Валентин Тублин: Заключительный период

Ожидавшие дружно поднялись.

И вот они уже в пути. Первые несколько километров были терпимыми, но потом началось нечто невообразимое. Шофер, очевидно, считал, что, уменьшив скорость, он унизит тем собственное достоинство. Возможно, у него имелись еще и иные соображения на этот счет. Как бы то ни было, скорость в семьдесят километров в час была его машине явно не по характеру и на каждой выбоине кузов подпрыгивал так, что казалось — еще немного, и он, оторвавшись, улетит ко всем чертям.

Когда машину встряхивало, все подскакивали, а затем опускались вниз с глухим стуком. При этом каждый раз женщина с ребенком на руках, сидевшая у левого борта, что-то произносила по-башкирски, тихо шевеля коричневыми губами, и еще крепче прижимала к себе ребенка. Рядом сидела старуха, поджав под себя худые ноги в черных нитяных чулках. Она молчала и только закрывала лишенные ресниц веки концом платка. Мужчина в черном пиджаке вначале успел заснуть, растянувшись на полу кузова, а когда стало трясти, выругался, сел, но глаза его по-прежнему были закрыты. Впереди, у самой кабины, сидели два пожилых казаха и две девушки, и Зубов смотрел и смотрел на них, а потом он уже потерял интерес ко всему на свете. После первых ударов о борт он сказал весело: «Вот это да!» Затем, по мере того как на спине и на боках у него появлялись синяки, веселость эта заметно убавлялась. Еще минут десять его поддерживала мысль, что это и есть те самые трудности, о которых он недавно мечтал. Это придавало ему мужества, и он лишь болезненно крякал, но в конце концов послал все подальше и старался только сжаться в размерах — правда, безуспешно.

А машина неслась и неслась, рассекая темно-желтую степь, тянувшуюся от горизонта до горизонта; много дней спустя Зубов понял, что, в сущности, так и не разглядел ее тогда.

Они были в пути уже более часа. Раскаленное солнце висело на бездумно ясном небе. Люди в машине покрылись тонким слоем пыли, что сделало их похожими друг на друга. Все степь и степь… Неужели здесь никто не живет? Нет, живут: промелькнул поселок — несколько глиняных домиков с плоскими крышами, белье на веревках, серый колодец… Собаки, отчаянно залаяв, бросились вслед машине — видно было, что подобное развлечение перепадало им не часто. Но они скоро отстали, и снова потянулась степь. Хотелось пить, в горле першило. Пыль, солнце… Было около пяти. Солнце осторожно поползло к горизонту. Тень машины, удлиняясь, послушно бежала сбоку. Наконец машина замедлила ход и остановилась. Это было как чудо — внезапный покой, тишина, тихое поскрипывание степных трав…

Хлопнула дверь кабины, оттуда вылез шофер. Распрямился, потянулся с хрустом и показал в усмешке желтоватые крепкие зубы: «Ну как — живы?» Потом отошел и, обернувшись к кабине, крикнул:

— Эй, Чиж! А ты-то не помер?

В кабине зашевелилось что-то. Пятясь, вылез маленький человечек. В руках он держал огромную корзину.

Они расположились на траве. Шофер пил водку из пластмассового складного стаканчика. «А ну-ка, Чиж, — говорил он с радушием гостеприимного хозяина, — еще по одной». Чиж согласно помаргивал и поднимал зеленую солдатскую кружку, приговаривая каждый раз: «Ну, стало быть, за наше с тобой, Коля, здоровье». Выпив, он долго нюхал кусок хлеба, а затем бросал на хлеб ломтик колбасы и как-то подчеркнуто вежливо, словно бы даже нехотя, отправлял в рот и вытирал пальцы о штаны.

В кузове меж тем дремали. Широкоплечий мужчина в черном пиджаке, казавшемся теперь серым от пыли, ушел в степь, а вернувшись, лег в траву у дороги. Остальные не двигались. Зубов сидел на борту и глядел на горы, видневшиеся далеко впереди, там, куда они ехали. Отсюда горы выглядели призрачными, нереальными, словно висели в воздухе, вершины их были облиты расплавленным золотом. Сама степь была полна непонятных звуков, какого-то шелеста, поскрипывания, вздохов, изредка доносился даже вскрик, нечеловечий, пронзительно-горестный… Постепенно усыпляющее очарование проникло в душу Зубова, жизнь снова оказалась изумительной, загадочной, и он почувствовал, как утреннее настроение — настроение человека с новеньким дипломом на дне чемодана — возвращается к нему вновь.

А ужин на траве кончился. Шофер подошел к машине, вытер ладонью губы и постучал по борту: «Эй, там!» Подошел Чиж, стал рядом. Все проснулись и ждали. Шофер встал на колесо, заглянул в кузов, не удержался, икнул.

— Виноват, — сказал он. — За проезд. По пятерке.

Все зашевелились.