Валентин Тублин: Заключительный период

— Ты что, рехнулся?

Зубов покачал головой:

— Зачем притворяться? Здесь девушки созревают рано. И тогда их отдают замуж. Помнишь Гюльнар?

Юдин молчал. Он помнил о Гюльнар. Это была Сонина подруга. Ее отдали замуж три года назад, в четырнадцать лет. Жених внес большой калым. Теперь Гюльнар было семнадцать — и двое детей. Так рассказывала Клава, хозяйка, жена Ивана.

— Я увезу Соню, — сказал Юдин.

— А дальше?

— И женюсь.

Зубов покачал головой. Он попытался представить, как в доме известного профессора Юдина появляется Соня с ее шестью классами средней школы. Появляется в качестве невестки, или как там это называется? Профессор Юдин говорит гостям: «Знакомьтесь, это моя невестка. Толина жена». Зубов изо всех сил пытался представить эту картину, но не мог. «Может быть, мне не хватает воображения?» И он с надеждой посмотрел на Юдина.

Юдин выругался. Зубов смотрел на него и молчал. Тут ничем ему не поможешь! Здесь был именно тот случай, когда любое решение приносит кому-нибудь несчастье. Отсутствие решения — тоже.

— Ну, до свиданья, — сказал начальник. — Ваши направления я отметил. Отчет подписал. Вот деньги. — Он помолчал. — А вы молодцы. Я-то сначала думал, что вы пижоны.

— Мы и есть пижоны, — угрюмо сказал Юдин.

— Вы молодцы, — сказал начальник. — Приезжайте снова.

Последний день полагалось отметить. Они пошли в магазин, купили конфет и вина. И водки. И бобов в томате, и еще многое другое. Они помылись и переоделись, стали похожи на людей. Дома была только Клава. Она выглядела необычно — в новом шелковом платье, в лакированных босоножках. Это было очень неожиданно — Клава оказалась красивой женщиной.

— Вы уедете завтра утром… — сказала она. Потом еще раз повторила: — Вы уедете завтра утром…

И продолжала улыбаться несколько напряженно.

Все было расставлено на столе. Все было необычно, празднично — и стол, и настроение, и Клава. Только Юдин был мрачен.

— Ну, на прощанье, — сказала Клава.

Выпили. Помолчали. Юдин все смотрел на дверь, потом поднялся:

— Вы простите… я скоро. — И ушел. Зубов видел, как он побежал вниз по улице. Внизу находился район, который называли здесь Шанхаем. Там жила Соня.

Они остались одни.

— Ну — еще, — сказала Клава, налила полный стакан и выпила. Щеки ее, обычно бледные, пошли пятнами. Зубов тоже выпил. Упругие волны лились по телу и тихо качали, баюкая.

— А где Иван? — спросил он.

— Иван?.. На Магнитке он. Уехал утром, вернется через день. — Она посмотрела на Зубова в упор. — А что тебе до Ивана?

— Так, — сказал Зубов. — Просто так.

— К черту Ивана. Ну, еще по одной.

Зубов быстро пьянел. Он вообще не умел пить. Им овладел беспричинный восторг. Близко от себя он увидел лицо Клавы. Он погладил ее по волосам и сказал:

— А ты красивая, Клава. Правда, красивая. Ты… мне нравишься. — И он улыбнулся. Клавино напряженное лицо приближалось к нему и приближалось. Серые глаза смотрели в упор. Зубову вдруг сделалось страшно. Клава снова улыбнулась своей напряженной улыбкой.

— Ну, — сказала она. — Что же ты? Может, поцелуешь меня… на прощанье? Ты же сам сказал, что я красивая. Что же ты…

Зубов отодвинулся на край скамьи.

— Ну что ты, что ты? — почти испуганно забормотал он. — Ну что ты… Не надо этого, Клава, не надо…

— Не на-до?.. — раздельно сказала Клава. — Вот как. Не на-до. — Вдруг она махнула рукой. Две бутылки упали — и вдребезги. — Не надо — говоришь?

— Иван… — сказал тихо Зубов. — Подумай о нем.

— Эх, ты! — сказала женщина. — Вот как… Значит, ты Ивана жалеешь. Его жалеешь. А меня, — прошептала она, — меня ты не жалеешь? А ты меня… пожалей. — Трясущимися руками она расстегивала пуговицы на платье и приговаривала, словно вскрикивала: — Ты меня, меня пожалей. Смотри, — так и не расстегнув, рванула она ворот. — Ну, смотри — на мне живого места нет. А ты его жалеешь, гада. Вы уедете завтра… а мне тут с ним… до могилы. А ведь мне двадцать пять всего годочков, двадцать пять…

Зубова трясло, как в лихорадке.

— Он… он же любит тебя, — заикаясь, говорил он. — Любит…

— Пожалей меня… — сказала Клава, и руки ее уже обнимали его. — Я люблю тебя, Гена…

— Нет, — сказал Зубов и вскочил. Руки женщины скользнули и опали, будто умерли. — Ведь неправда это, Клава, неправда, милая… Ну, чего же ты плачешь?..

Долго плутал он потом по темным переулкам, спотыкался, проваливался куда-то и кружил, кружил. Дрожь била его, а в ушах все звучало: «Ты меня пожалей… меня». «Я сволочь, — думал он. — Подлец и сволочь. Я этого не забуду никогда. И не прощу себе. Но что я должен был делать?»