Бенджамин Кункель - Лекарство от нерешительности

— Так ты, значит, философ?

Я рассмеялся и отрицательно покачал головой, а Бриджид нахмурилась и обиженно сказала:

— И как тебе такое в голову взбрело? Я бельгийка. Почти.

— Бельгийка!

Если судьба посылает вам встречу с хорошенькой молодой бельгийкой, отнеситесь к ней как к неоднозначному и неповторимому существу, единственному в своем роде, — ведь (по крайней мере у меня) относительно бельгийцев не существует никаких национальных стереотипов. Может, Бельгия в контексте Франции — это что-то вроде Канады в контексте США? Может, контекст этот сугубо комедийный, и как канадцы, так и бельгийцы представляются нам исключительно вежливыми и законопослушными потребителями пива?

— Извини, Бриджид, я не всегда правильно идентифицирую акцент.

— Но ты симпатизируешь немцам, да?

— Ну… Во всяком случае, они в большей степени философы, чем… чем, скажем, нацисты.

Мы вышли из трамвая. Бриджид смерила меня таким подозрительным взглядом, что я вынужден был объяснить, до какой степени не люблю нацистов, и для пущей убедительности прибавить:

— Да что нацисты! Я и Буша-то недолюбливаю.

Бриджид весело взглянула мне прямо в глаза и, тряхнув волосами, улыбнулась.

Улицы были пусты, если не считать бегающих сломя голову бродячих собак, преимущественно сук, с набухшими лиловыми сосками. Мы миновали гулкую, словно заброшенную, площадь, по периметру обсаженную пальмами — вот не думал, что на такой высоте над уровнем моря растут пальмы; не меньше я удивился, задрав голову и увидев огромную крылатую статую, венчавшую пологий зеленых холм. Вся скульптурная группа, включая холм, напоминала разверстый капот некоего монструозного автомобиля.

— Это ангел? — предположил я.

— Нет, это Мария.

В детстве меня протащили по всем европейским музеям, так что Святое Семейство успело мне надоесть не меньше моего собственного. Вдобавок я достаточно насмотрелся изображений Благовещения. Но здесь, по странному замыслу скульптора, святой Гавриил и Дева Мария слились в одно целое. Возможно, именно этот образ был особенно почитаем эквадорскими еретиками.

Мы свернули на узкую улочку, пролегавшую между зданиями цвета хлебного мякиша и без опознавательных знаков. На пути стали попадаться тяжело груженные женщины; толпа постепенно сгущалась и мрачнела. Мы с трудом шли против течения. Пахло дымом, бензином, отбросами и мясом. Вскоре мы оказались перед стеной с отставшей местами штукатуркой и граффити «No al Plan Colombia!» [19] Колумбия нам не указ! (исп.) . Открылась железная дверь, монахиня в полном облачении впустила нас и тут же начала с Бриджид взволнованный, торопливый разговор на испанском языке.

Я стоял, как бутафорский индеец в табачной лавке, пока Бриджид не сказала:

— Давай я представлю тебя детям.

— Давай. А где Наташа?

Но Бриджид вопрос проигнорировала. Она кричала что-то детям по-испански, причем я четко различал свое имя. Не прошло и минуты, как я почувствовал себя Санта Клаусом: прелестные индейские дети с огромными улыбками, в которых обыкновенно недоставало одного-двух зубов, — с огромными, стало быть, улыбками на скуластых бронзовых лицах (ничуть не изменившихся, по моим представлениям, со времен цивилизации инков), набежали, повисли, полезли обниматься. Две храбрые девочки вскарабкались по обеим рукам великана, чтобы поцеловать его в обе щеки, причем одна из них (девочек) называла его (меня) guapo [20] красавчик (исп.). — несомненно, у туземцев это была высшая похвала. У меня на языке вертелось только «Mucho gusto» [21] Рад познакомиться (исп.). — фраза явно несоответствующая степени всплеска эмоций у человека, неожиданно выигравшего джекпот в лотерее под названием «Любовь к ближнему». Я был просто счастлив и жалел только, что в кармане не завалялись леденцы или шариковые ручки — очень хотелось подарить что-нибудь малышам. Пришлось опуститься на деревянную скамью и отдаться на их милость. В перерыве между объятиями я достал бумажник и вытряс из него все свои богатства — две монеты по двадцать пять центов, две по десять, восемь по одному центу, один пятак, а также читательский билет, несколько карточек на метро и несколько визиток нескольких знакомых и друзей, одного наркодилера и двух запредельно дорогих психоаналитиков. Дети что-то лопотали, смеялись, указывали на меня, будто я был неким экзотическим безобидным зверем, доставленным специально, чтобы их развлечь; я же только улыбался виноватой от непонимания улыбкой. Восторг от того, что я сумел доставить радость этим славным малышам, и страх, что через несколько минут я им надоем (сколько же, в конце концов, можно радоваться бессловесному зверю с идиотской улыбкой?), образовали в моем сердце такую едкую смесь, какой я не чувствовал с момента вручения диплома об окончании колледжа; глазам тоже было больно, я чуть не плакал.