Думитру Попеску - Избранное

— Теперь тебе надо заботиться о ребенке… Пусть у него будет спокойное детство, не будем надрывать ему душу… Пусть у него будет детство… Погляди на него, он там, с Минодорой!

Он думал, что я не слышу, и я притворился, будто глух, как горшок. Мне хотелось узнать, что почтальонша дала маме.

Еще кое-кто из солдат приходил с войны, но ни один из них не сажал нас к себе на колени. У них были деревянные колени — так сказала нам Илинка, и мы ей не верили, потому что лучше никогда не верить девчонкам.

Каждый вечер почтальонша волочила свою ногу к чьим-нибудь воротам, и люди разбегались с улицы, завидев ее, словно она приводила с собой смерть. Мамалыги стало меньше, и нам уже не хотелось есть, ни маме, ни мне, и я не знал, отчего я разлюбил мамалыгу, даже с молоком.

И вдруг начали прилетать самолеты, маленькие-маленькие, как рюмочки, маленькие и красивые. Небо было синее, они летели быстро и оставляли за собой белые полосы. Все небо было в белых полосах, словно кто-то исхлестал его кнутом.

— Исполосовали все небо, прямо как Василе свою кобылу, — смеялся Трикэ. Он был самый храбрый из нас.

Мы оставались в селе одни, мы и Минодора, и, когда пролетали самолеты, мы со страху прятались в тень, под грушу, чтоб они нас не увидели. А Трикэ поворачивал к самолетам голый зад, хлопал по нему ладонью и орал:

— Поцелуйте нас в зад!

Он был самый храбрый, не боялся самолетов.

Однажды он закричал так, что мы глянули на дорогу и — обмерли. Мариникэ вместе с Минодорой остался на краю канавы, на солнышке. Он ел арбуз и вгрызался в него до самой корки, которая заходила ему за уши. Мы испугались, мы научились бояться и сурово посмотрели в глаза Трикэ: что, если его услышали? И побежали все, пригибаясь к земле, почти на четвереньках, и притащили Мариникэ под грушу, и Минодору привели. Она стала уже большая и смотрела нам в глаза, и мы не понимали, отчего она смотрит так пристально.

Самолеты пролетали высоко, вдалеке, но нам казалось, будто они у нас под ногами, потому что гудело где-то под землей, и от этого гудения поднималась пыль и щекотала нос, и волосы на голове шевелились. Но самолеты, долетев до края неба, пропадали, словно тонули. И мы снова принимались играть и до завтра забывали обо всем. Минодора начала есть молоко из миски, а мы стояли вокруг нее и радовались, что она уже не такая глупая, как прежде.

И однажды осенью, когда поспевают груши, мы увидели, что она принюхивается. Она стояла против ветра и, расширив глаза, нюхала воздух. Груши поспели, стали сочные и сами падали с дерева. Весь воздух наполнился запахом спелых плодов. Казалось, и лес теперь пахнет иначе. И Минодора глядела по сторонам и нюхала. А потом играла с нами, прыгая, точно у нее вместо ног были пружинки. Мариникэ уже научился ходить и бегал за Минодорой, шлепался, вставал и опять гнался за ней. Больше всего груш падало по вечерам, и они громко хлопались о землю.

Однажды утром Минодоры не оказалось во дворе. Ворота были закрыты, она не могла выйти в ворота. Я искал ее в доме, в амбаре, в хлеву, под кроватью, искал вместе с Трикэ и с Василе, искал и во дворе у Илинки, но не нашел. На улице мне попался Мариникэ.

— Ты не видел Минодору?

— А? — сказал он.

— Минодору не видел?

— А?

Он не понял, о чем я. Он был слишком маленький. Может, он даже не вспомнит о ней, словно ее и не было. Но куда же девалась Минодора?

— Верно, она перепрыгнула через изгородь и убежала в лес, — сказал дедушка.

Мы пошли ее искать. Я взял с собой и Ойтуза, чтобы он вынюхивал ее след. И мы напали на ее след и ушли по нему далеко в лес. Там Ойтуз начал лаять и кружиться на месте. Он потерял след. Назавтра мы опять пошли по ее следам, но не так далеко — за ночь следы стерлись.

Мы молча вернулись домой и в этот вечер ничего не ели. Как будто нам и не надо было есть. А ночью я плакал, спрятав голову под одеяло, чтоб меня не услышал дедушка.

Мать Трикэ начала посылать его пасти волов — он уже большой, говорила она. Он был уже не ребенок.

— Вот жизнь, мать ее так… — сказал Трикэ, и мы глядели на него с гордостью: да, Трикэ стал взрослым, научился ругаться.

Но как-то утром Минодора пришла, я увидел ее у ворот. И все ребята столпились вокруг нее и плакали от радости, точно дураки. А Илинка сплела из цветов венок и надела на шею Минодоре. И мы целый день играли, и Трикэ не пошел пасти волов. Вечером я припер ворота колом, чтобы кто-нибудь нечаянно не выпустил Минодору. А перелаз заслонил старой дверью, чтоб ей там было не пройти. Изгородь была высокая, и Минодора не могла ее перескочить. И пока не выглянули звезды, все дети сидели у нас во дворе, словно пришел какой-нибудь родственник или брат. Но пришла всего лишь Минодора. Василе поцеловал Минодору, и мы засмеялись. И поили ее молоком, и давали ей на ладони сахар. В саду тяжело падали груши, но Минодора не вздрагивала.