Думитру Попеску - Избранное

Он был такой толстый, что лошадь едва несла его, а бачками напоминал Мезата. Воспоминание о Мезате разозлило Петре, и, так как он знал, что вокруг много народу и что Гарофицэ где-то поблизости, он громко спросил:

— Сколько килограммов шпика у тебя на пузе?

— А ну, заткнись, сопля! — отрезал жирный. — Отправляйся, поспи еще в люльке, может, подрастешь…

Но женщины, услышав Петре, уже осмелели, у них разгладились морщины, и они закричали наперебой:

— Эй, ты, чего связываешься с ребенком? Может, скажешь, что ты не толстый?

— Бочонок!

— Страхолюдина!

Они с таким азартом клеймили его, как будто все дело было в нем, словно было важно, красив или уродлив этот человек.

— Вор! — сказал внезапно Петре, возмутившись. — Вы нас обкрадывали и над нами же еще издевались! — Человек слишком был похож на Мезата и поэтому выводил его из себя. Петре схватил горсть черной земли и кинул ее в толстого.

Тот рассвирепел и замахнулся дубинкой.

— Вот я тебе задам, нахал! — крикнул он.

— Вор! — отозвался Петре.

Толстый повернул коня. Он решил, что не стоит связываться с подростком. «Что с ним спорить! — подумал он. — Зачем дразнить женщин и всю эту толпу?» Он засунул за пояс дубинку и, сделав остальным знак следовать за ним, ударил по брюху коня и двинулся рысью. Женщины смеялись. Последний из банды Грэмеску, поравнявшись с Петре, выхватил дубинку и наотмашь ударил его по спине. Потом замахнулся, намереваясь ударить Петре по голове, но Савел протянул руки, чтобы перехватить удар, однако дубинка, скользнув по его рукам, ударила его по лбу. Савел покачнулся и упал.

Женщины закричали и кинулись вслед за лошадьми.

Петре опустился на колени и положил Савелу руку на лоб. Тонкая струя крови появилась над правой бровью. Глаза Савела были открыты.

— Змеи, змеи! — сказал он, глядя вверх. — Петре, змеи! — Ему чудилось, будто в воздухе над ним плывут разноцветные змеи.

— Ну, дурачина, вставай! — теребил его Петре.

Он оглянулся, отыскивая глазами Гарофицэ. Гарофицэ был далеко — там, где распахивали землю.

— Ну вставай же… Вот погоди, доберемся мы до этого бандита. Савел, вставай, пошли домой…

Савел упал на плащ-палатку. Белые колышки высыпались на землю. Он больше ничего не говорил. И Петре было его жалко. Вокруг них столпились люди, спрашивали!

— Сильно он его ударил?

Петре приложил ухо к груди Савела и прислушался: его сердце билось, билось звонко, звонко, как гитара.

Перевод Татьяны Ивановой.

Семь старух не спеша направляются к дому покойника. Они встречаются на развилке.

Самая высокая из них живет на краю села, она еще с полудня, нарядясь во все чистое, стоит на пороге и отсчитывает удары колокола. Дети и внуки, зная ее привычки, стараются не задеть ее даже словом. В этом селе все старухи, дожив до преклонного возраста, считают своим долгом провожать в могилу каждого покойника независимо от того, родственник он им или нет.

И приходят старухи в дом покойника всегда вовремя; и оплакивают его, и зажигают свечи в изголовье умершего независимо от того, был он в этой жизни добрым или злым. Мертвым все прощают.

Девять старух не спеша направляются к дому покойника. От развилки к развилке число их увеличивается. Вот их уже одиннадцать, а двенадцатая стоит на пороге своего дома и слушает удары колокола. Она чувствует: настало время и ей спуститься в долину, видит одиннадцать старух и, чтобы не заставлять их ждать у ворот, спешит на развилку. Словно какой-то механизм связывает их, направляя к дому Тома Жуману. Они не спешат, но и не медлят, не тратя время на болтовню. Нехорошо приходить в дом покойника слишком рано, но и опаздывать не следует. Лишь цыгане, которые только и ищут, где бы чего урвать, приходят пораньше и стараются всех сбить с толку или, наоборот, являются слишком поздно, когда гроб уже вынесли, чтобы подобрать монеты, которые бросают покойнику вслед.

— Двадцать лет назад, накануне свадьбы Иоаны, шел дождь, — говорит старуха, что живет на краю села.

Остальные четырнадцать, подумав, соглашаются.

— Дождь лил как из ведра; и никто не знал, как его остановить. Тома, недобрый от рождения, да простит его господь, злился и беспробудно пил, потому как было непохоже, что погода исправится к дню свадьбы. Иоана глядела на потоки дождя и не верила, что это она выходит замуж. Она была нежная, как куропаточка, и то, что бог дает женщине, в ней еще не созрело. Но все проходит и все забывается. И свадьба та осталась позади, нынче Иоана хоронит мужа, мужика еще молодого, сорока лет всего. В его-то годы мне все легко давалось — целыми днями я за плугом ходила, полола и окучивала, всякую работу исполняла, которую бог давал.