Гейл Форман - Я сбилась с пути [litres]

Но даже у труса есть пределы. Даже дефектное сердце отличает хорошее от плохого.

Я обхватил его лицо и притянул к себе, как сделал он в тот раз, когда мы впервые поцеловались.

– Я должен открыть тебе секрет, – прошептал я.

И в тот прекрасный момент, до того как я снова заговорил, передо мной было лицо Джеймса, совершенное, выжидающее, такое жаркое, теплое и наполненное оптимизмом, что вернется весна, что солнце будет нас согревать, жаждущее принять мой секрет, как он принял меня.

Харун всегда знал, где найти Джеймса. Когда он прыгал с одного дивана на другой, от кузена к тете, Харун выведывал местоположение последней ночлежки и запоминал его наизусть. Он чувствовал себя лучше, если знал, где найти его на случай пропажи.

Он мог в любое время пойти в квартиру тети Джеймса. Мог придумать предлог уйти из дома, доехать на поезде до Манхэттена, затем на метро отправиться на север до самой последней остановки, конечной, как говорил Джеймс, пройти пять кварталов, постучать в дверь и без повода удивить Джеймса.

Но он так не делал.

До этого момента.

Его руки дрожат, когда он нажимает на звонок. Ему нужно многое сказать Джеймсу.

Что признался своей семье и что это было так же плохо, как он думал, но теперь он понимает – может, совсем немного, – что Джеймс имел в виду, когда сказал, что его признание папе стоило негативных последствий. Харун никогда не забудет тот ужас, который за него привнес Натаниэль. Но давящий на плечи стыд, невидимый и тяжелый безбилетный пассажир, путешествующий с ним с девяти лет, начал если не высаживаться, то хотя бы паковать свои вещи.

А это, как сказал бы Джеймс, не мелочи.

И он хочет рассказать ему про Фрейю. Про этот изумительный день. Возможно, он ему не поверит, но Харун включит песню, сохраненную на флешку, и этот голос не оставит сомнений.

Но больше всего ему хочется сказать Джеймсу, что он сожалеет. И что он его любит.

Его впускают в вестибюль, и он поднимается до квартиры 3C. Стучит.

Дверь открывает женщина средних лет в форме медсестры и с висящим на шее бейджиком пресвитерианской больницы.

– Чем помочь? – произносит она.

– Джеймс здесь? – спрашивает он.

Женщина – очевидно, тетя Джеймса Колетта, – смотрит прямо на Харуна. У нее глаза как у Джеймса – такие же каре-золотистые и теплые, но потом она, кажется, понимает, кто он такой, и подозрение обволакивает их, словно облаком, и стирает все тепло.

– Ты? – говорит Колетта. – Ты – это он?

Харун кивает.

Колетта идет к дивану, на котором спит Джеймс.

– Джей, – зовет она. – К тебе пришли.

Есть доля секунды, пока Джеймс просыпается – на его красивом лице отпечаталась подушка, под глазами мешки, – пока он еще парит между сном и явью. Харуну знакомо это состояние, ведь они засыпали вместе в парке, или в тихом углу «Старбакса», или даже в метро, когда Джеймс клевал носом. Ему всегда требовалась минутка, чтобы пробудиться ото сна, вспомнить, где находится. И в это промежуточное мгновение Харун видит, что Джеймс все еще его любит.

Он моргает, и все исчезает, Джеймс бодр и холоден.

– Что ты здесь делаешь?

– Я… я пришел к тебе.

– Я вас оставлю, – сообщает Колетта, сжимая плечо Джеймса.

– Я же сказал, что больше не хочу тебя видеть.

– Я не еду в Пакистан. Не женюсь на какой-то девушке. Я сегодня открылся семье. – Слова срываются с губ в запыхавшемся признании.

На лице Джеймса мелькает интерес, и он немного расслабляется. Кивает. Это всего лишь начало.

– Как прошло?

– Как и ожидалось.

Джеймс снова кивает, как будто все знает. И это так.

– И я люблю тебя, мне так жаль. – Харун начинает плакать. Делает осторожный шаг к Джеймсу и опускается на колени. – Мне очень, очень жаль.

Сначала Джеймс стоит прямо как доска, и Харуну кажется, что все кончено, но потом он чувствует, как Джеймс нерешительно касается его головы и говорит ему мягким голосом: «Все в порядке», и появляется надежда, что все, возможно, образуется.

Джеймс нежно поднимает Харуна на ноги и произносит слова, которые ему нужно было сегодня услышать:

– Я тоже тебя люблю.

Но сейчас они звучат по-другому, мрачно, и Харун понимает, что есть «но».

– Но я не могу быть с тобой.

– Почему? Я не женюсь на девушке. И я открылся семье. Чтобы быть с тобой.

– Нет. Ты открылся семье, чтобы быть самим собой. Жить в мире с собой.

– Я не хочу жить в мире с собой, – плачет Харун. – Я хочу жить с тобой. Быть с тобой. Полететь на Фиджи, в Бразилию, куда угодно.