Анатолий Ткаченко - Воитель

— Соль посеребрила.

— И двор ваш такой чистый, свежий. Будто все напасти стороной его обошли.

— Не обошли, Екатерина Тимофеевна. Питомник спас, картошки сколько-то накопаю, правда, с горчинкой она, слишком много перепало ей «эликсира», все другое усохло. Хорошо хоть пчел вовремя вывез. А двор что — прочистил, промыл… Не хотите ли моей картошечки варю, толку с молоком, вроде съедобно.

— Вы же на работу собрались?

Иван Алексеевич кивнул и с мирной улыбкой повел руками: мол, работа подождет, не каждый день у него в доме гости. Но Екатерина Тимофеевна, быстро допив чай, поднялась, сказала:

— Можно мне с вами? У меня и одежда подходящая.

Он не ожидал такой просьбы, ему стало вдруг необыкновенно легко, точно этих ее слов как раз и не хватало сейчас: вдвоем все-таки будет веселее мотыжить болотную землю, — он сразу определил, какой участок более пригоден для сегодняшнего «коллективного» труда, и рассмеялся, ощутив в себе редкую, возвышенную счастливость.

— Везет Болотному бесу! С весны лейтенант Федя помогал, по осени Екатерина Тимофеевна… Заведем мотоцикл тогда. Быстренько соберу кое-чего в сумку. А вы в термос чаю налейте. Так, не обожгитесь. Руки у вас загорелые, и лицо тоже, как на юге побывали.

— На пожаре.

— Понимаю. Что же, в городе мужиков не хватило?

— Да они не любят тяжелого труда.

— Перестроились, а женщин в первые ряды? Может, оттого и горим, Екатерина Тимофеевна?

— Может, оттого, Иван Алексеевич.

Они засмеялись и вышли во двор. Надели каски, чуть виновато поласкали Ворчуна: оставайся, стереги двор, такая у тебя служба…

Через несколько минут, умело лавируя в кочках и мелколесье, он вел мотоцикл по едва заметной тропе краем Горькой долины на Лосиную топь, километрах в семи от дома; гостья сидела позади, вскрикивая на особенно крутых поворотах, но и подшучивать не забывала:

— Вы же настоящий рокер, Иван Алексеевич! Вас бы в Москве арестовали за опасное для мирных граждан лихачество!

— Задаюсь немножко, Екатерина Тимофеевна, мне ведь тут особенно не перед кем… «Какой русский не любит быстрой езды!»

— А как же — тише едешь, дальше будешь?

— Очень просто! — старался, перекричать рев мотора Иван Алексеевич. — Главное, кто едет и по какой дороге!

Они смеялись, холодный воздух захлестывал им дыхание, выдувал из их одежд домашнее тепло, и было ощущение полной легкости, растворения в огромности утреннего простора с дальними лесами, сияющим небом и этой твердой, упругой, мощно гудящей под колесами мотоцикла землей.

Возле кустов молодого ивняка Иван Алексеевич заглушил мотор и, еще не привыкнув к тишине, крикнул:

— Лосиная топь! Прибыли!

— Лосиная?.. — переспросила Екатерина Тимофеевна, натирая ладошками оглохшие уши.

— Да. Тут лет семь назад лось утонул. Вон там впадинка, нежная травка, видите? Гнилая бочажина была.

— И вы не спасли?

— Живой был, когда я на его рев пришел. Голова то окунется в черную грязь, то вскинет он ее, чтоб воздуха набрать. Чем поможешь? И трактор вызови — как к трясине подойдешь? Да и пока будешь вызывать, в уговорах, переговорах, оформлении бумаг, собирании подписей сам утонешь… А лосята остались. Лосиха до последнего вздоха все трубила, отпугивала их.

— Там ее могила, где лужайка?.. Жуть какая!

— Был случай, и охотника не спасли. Забрел по первому снегу, ухнул… Неделю потом искали, чтобы похоронить.

Екатерина Тимофеевна вскинула голову, увидела широкий розоватый свет за кустами ивняка, пошла на него, через минуту как бы растворилась в нем, позвала из тишины:

— Иван Алексеевич, что это?

Он подошел, остановился рядом.

Просторный луг, почти незаметно опускаясь, переходил в низину, заросшую осокой, дальше было озерцо с нечастым камышом, а за ним во все стороны распахивалось пространство в холмах, водоемах, до краев наполненное солнечным светом, и где-то далеко, в парной дымке утра, над светом и хлябью долины, парили почти бесплотные, розовые и фиолетовые, хрустально сияющие конусы вулканов.

— Что это? — вновь спросила Екатерина Тимофеевна.

— Горькая долина. Бывшая промтерритория.

— О, господи, как красиво!

— Даже безобразное природа делает прекрасным.

— Теперь я знаю, какой будет наша Земля, когда на ней ничего не будет, — медленно проговорила Екатерина Тимофеевна, повернулась и пошла в ивняковые заросли, словно боясь облучиться обманчивым мертвенным светом; у мотоцикла, беря мотыгу и заметно повеселев, сказала: — Давайте работать, Иван Алексеевич.