Галина Печура - Ложь

— И чего это ты вдруг исповедываться вздумал на старости лет? Я тебе не поп. И слушать все это мне ни к чему. Отбивать уже поздно, родной мой! Раньше нужно было пробовать. А сейчас-то что сокрушаться, когда у нас уже сыновья взрослые, да внуки бегают, и сами-то скоро в тираж выйдем!

— Ты это… ты про себя говори. Алене твоей еще далеко до таких речей — про тираж и про старость. Она же тебя моложе на десять лет!

— И к чему это ты все клонишь? Вечер гадостей решил устроить под названием «откровенный разговор»?

— Гадости тут ни при чем, а откровенный разговор никогда не помешает. Вот помрем, а ты и не узнаешь, что тогда, после танцев этих, фингал тебе поставили под глаз мои приятели, чтобы ты отдохнул немного от Алены и другим дал шанс. Но все равно не помогло: она еще и пожалела тебя — жертву хулиганов… А через жалость эту, небось, и влюбилась сильнее. У баб такое не редкость…

— Ты шутишь! Это ты, что ли, меня к фингалу приговорил тогда?

— Да, я! Представь себе! А одному мне с тобой не справиться было бы: сравни наши комплекции.

Петрович даже про ногу свою забыл в этот миг и невольно хмыкнул, представив себе влюбленного в его жену Егорыча, дошедшего когда-то до заказного мордобоя.

Егорыч лежал с язвой желудка уже две недели в этой больнице, он исхудал и вызвал бы жалость любого, кто бы на него ни взглянул. Но тут, заметив усмешку собеседника, он вдруг забыл о своем хрупком здоровье, озлобился сильно и угрожающе взвизгнул:

— Ты что лыбишься? Надо мной смеешься, что ли? Смотри, чтоб не пришлось наплакаться.

Петрович молча взглянул на соседа и повернул голову к стене. Но Егорыч уже не мог замолчать.

— Я тебе, Петрович, зла не желаю. Но правду скажу все равно, чтобы ты был готов к ней заранее. Думал я тут о тебе… И вот что я понял: а не станет Алена жить с тобой, инвалидом одноногим. Даже не надейся! У ней вон сколько красоты осталось еще, не налюбуешься! Ее замуж и сейчас возьмет любой, хоть завтра же! Так зачем же ей мучиться? Прояви благородство и уезжай куда подальше, хотя бы к брату в Минск! Он ведь не прогонит тебя в таком положении. Кровь-то — родная! А жене пожить еще охота, не губи ей жизнь, отпусти, пока сама не ушла. Если даже не сбежит она, так от жалости только. Потому что добрая. А еще, того хуже, смотри, изменять начнет…

— Заткнись, слышишь, ты, ничтожество! — прошептал белыми губами Петрович так внятно и страшно, что Егорыч растерянно замолчал. Но вскоре продолжил:

— Так я же не со зла говорю тебе это, дурья башка! Я ж тебе этого не желаю! Просто предупредил по-свойски, чтобы ты готовым был, чтобы не так неожиданно…

В палату вошел врач, и разговор прекратился. Но все последующие бессонные ночи и тянущиеся однообразные дни вспоминал Петрович слова своего бывшего соперника и с ужасом думал, что они могут оказаться реальностью. Он уже представлял себе разные варианты самоустранения из жизни супруги, которую сильно любил. Но пока он был слишком слаб для их осуществления…

Долго бухгалтер после операции в себя придти не мог, как физически, так и морально. Но потом понемногу оклемался, выписался и стал учиться жить с одной ногой. Обещали в будущем протез, а пока на костылях ходил. «Ну, что делать? — горестно думал он. — Конечно, радоваться нечему. Ох, как не повезло! На редкость просто!»

Но в то же время Петрович понимал, что могло быть и намного хуже. Ну, например, рак, не дай Бог! При этих мыслях его бросало в жар, и он стучал три раза по деревянному столу, сплевывая через левое плечо.

Однажды, вернувшись с работы домой, Алена нашла вместо мужа записку, в которой тот сообщал, что любит ее и именно поэтому не хочет ломать ей жизнь, что его не устраивает ее жалость, и он не станет злоупотреблять ее порядочностью, а посему уезжает и просит его не искать. По возможности будет помогать материально и высылать деньги по почте.

Алена обессилено опустилась в кресло. Однако через пару часов она была уже на переговорном пункте, где дожидалась соединения с Минском. Она надеялась, что муж ее — именно там, у своих родных, так как больше ему ехать было некуда, о чем она хорошо знала. Однако телефон в Минске не отвечал.

Она купила билет на самолет и на следующий день прилетела в Минск, даже не отослав туда телеграмму. Из аэропорта взяла такси.

Когда она подходила к двери квартиры, ей уже было ясно, что она не ошиблась в своих предположениях: запах любимого табака ее мужа, который она ни с чем бы не перепутала, вовсю стоял на лестничной клетке.