Мари-Сабин Роже - Жизнь с нуля

В 10 часов 30 минут отец пошел в кондитерскую за тортом, который заказал на свой день рождения. Тортом, который ему так и не довелось попробовать: впрочем, на тот момент мы были уверены в обратном. По крайней мере, я был уверен.

Он вернулся в 10 часов 45 минут, с великолепным шоколадным тортом и горсткой воздушных шариков, которые ему подарил кондитер со словами: «Они украсят ваш маленький праздник». Праздник и правда был маленький – всего-то на двоих.

Когда я осознал это, мне стало грустно. И, чтобы немного взбодриться, предложил папе устроить соревнование: мы поделим шарики пополам, и кто быстрее надует свои, тот получит приз. Какой именно, я не уточнил.

Папа согласился: он был уверен в победе. Когда его лицо уже скрылось за последним надутым шариком, я – шутки ради – взял гвоздь и ткнул в шарик. Он лопнул с оглушительным треском. Отец удивленно посмотрел на меня, поднес руку к груди и рухнул на пол, задев и уронив шоколадный торт и мой подарок, который он перед этим только что распаковал.

Помню, я несколько минут просидел, не зная, что делать, и без всякого удовольствия поедая то, что осталось от торта. Так я по-своему воздавал последние почести усопшему родителю, который был в шоколаде, когда внезапно покинул этот мир.

Развалившись в кресле, я весело посвистываю, глядя на свои носки с медвежатами.

Обожаю эти носки.

Насардин жарит на ужин глазунью и разогревает овощные консервы, а Пакита накрывает на стол. Я чувствую, как они переглядываются поверх моей головы.

– Готово! – объявляет Насардин.

Он жестом приглашает меня за стол и ставит передо мной тарелку с парой передержанных яиц и овощным рагу. Затем они с Пакитой садятся, и наступает долгое молчание.

Наконец я говорю:

– Со мной все нормально, не волнуйтесь.

Пакита энергично кивает и с какой-то преувеличенной готовностью соглашается:

– Ну конечно, зайчик! Конечно, с тобой все нормально! Правда ведь, Насар?

Насардин устремляет взгляд своих темных глаз в мои глаза.

Не знаю, что он там увидел, но в конце концов он говорит:

– Ну и что теперь? Что ты собираешься делать дальше?

Я улыбаюсь, пожимаю плечами, собираюсь отмахнуться от этого вопроса легким, машинальным движением руки, как смахивают крошку, приставшую к отвороту пиджака, – и вдруг до меня доходит, что я не знаю, не имею ни малейшего представления , что мне делать дальше.

– Ты не думал об этом? – тихо спрашивает Насардин.

Напротив, я только об этом и думал с тех пор, как вообще научился думать. Но мне не приходило в голову, что все может обернуться так, как обернулось.

Сейчас 19:58, и я уже почти девять часов должен быть мертв. А значит, мне не пришлось бы думать ни где жить (агентство недвижимости уже сдало мою квартиру другому человеку), ни на что жить (я уволился с работы), ни на чем ездить (я продал машину, причем по дешевке, меня надули).

Я чувствую себя как спортсмен, который осуществил мечту всей жизни, но не спланировал, чем займется потом. Впереди у меня – громадная, бескрайняя пустота.

Пакита похлопывает меня по спине:

– Ладно тебе, все не так уж плохо, а? Ты ведь доволен, разве нет?

Я непонимающе смотрю на нее.

– Что?

– Ты ведь доволен, что остался жив?

Я хотел было сказать «да», но тут меня опять прихватило: сижу и плачу, слезы текут сами собой не переставая.

– Сварить тебе кофе? – предлагает Насардин.

– Он и так много пережил сегодня, ты не находишь? – вмешивается Пакита.

И на меня нападает буйный, неудержимый хохот.

Насардин сдерживает зевоту. Пакита легла спать. Она встает с петухами, а ложится с курами – сразу после заката.

Я оттягиваю момент, когда надо будет вернуться домой. Мысль о том, что мне придется ночевать в своей постели, постели мертвеца, приводит меня в ужас.

Словно прочитав мои мысли, Насардин говорит:

– Можешь сегодня переночевать у нас, если хочешь.

– Спасибо, но я не хотел бы вас стеснять…

– Ты же знаешь, что ты нас не стеснишь. Кроме того, завтра воскресенье, мы встанем позже. Можешь лечь на диване. А если тебе тут неудобно, я схожу за раскладушкой.

Я жестом останавливаю его. Диван достаточно удобный, и я испытываю огромное облегчение оттого, что мне разрешили остаться. Знаю, это звучит нелепо, но для меня такая возможность – как отсрочка приговора. Ведь сколько я ни пытаюсь, все равно не могу представить себе, что произойдет завтра. И в последующие дни тоже. Моя голова словно кувшин с густой, тягучей жидкостью, на дне которого вяло колышутся мысли.