Марк Леви - Влюбленный призрак

– Вы говорите о своей усопшей супруге?

– А о каком высаженном стекле говорите вы?

Вместо ответа Пильгес спросил Бартеля, где его дочь.

– Манон? При чем тут она?

– Ваша супруга – не единственная, кто покинул место упокоения. Этой ночью из похоронной конторы похитили погребальную урну, и моя единственная ниточка – причем в ее добротности у меня есть сильные сомнения – это показания садовника, якобы видевшего в парке некоего незнакомца. Компанию ему составляла ваша дочь.

– Идемте, – позвал его Бартель. – Ваш незнакомец – вполне определенный человек.

Пильгес проследовал за Бартелем к нему в кабинет. То, что он только что посчитал роскошью, меркло в сравнении с открывшейся ему там картиной. Бюро в стиле Людовика XIV, маркизы той же эпохи, персидские ковры, даже обивка стен и шторы выглядели бесценными сокровищами. И это не считая подлинников Пикассо и Ван Гога. Пильгес застыл с разинутым ртом.

– Вы любите живопись? – осведомился Бартель.

– В музеях, – последовало уточнение. – Можно узнать, каковы ваши занятия?

– Если вы полагаете, что это поможет вашему расследованию…

– Нет, просто любопытно. Вы сказали, что знакомы с подозреваемым?

– Я сказал, что вроде бы знаю, кто он такой, это не совсем одно и то же. Но прежде чем продолжить, я бы хотел убедиться, что вы не станете вовлекать во все это мою дочь.

– Я обещаю честно выполнять мою работу полицейского, а дальше видно будет.

Они с вызовом посмотрели друг на друга. Бартель повернул экран своего компьютера.

– Собираетесь на концерт? – спросил Пильгес, увидев на экране афишу.

– Любуйтесь, это ваш подозреваемый.

Пильгес подался к экрану и вгляделся в лицо музыканта, сидевшего за роялем на сцене Стокгольмской оперы.

– Почему вы так уверены? До Швеции довольно далеко…

– Он был вчера на церемонии, я его узнал.

– Разве вы не утверждали несколько минут назад, что не знакомы с ним? Как же вы умудрились узнать этого Тома́ Сореля?

– Невелика премудрость – ввести в поисковик слова «пианист», «французский», «концерты». Я сделаю благотворительный взнос в пользу вашего отделения полиции, чтобы вы там заменили наконец пишущие машинки компьютерами, – небрежно процедил Бартель.

Пильгес прожег его негодующим взглядом.

– Вы высокомерны, как все везунчики, но ваша выставка роскоши меня не впечатляет. Я бы не согласился здесь переночевать, как бы меня ни упрашивали. Смените тон, если хотите, чтобы наш разговор продолжился.

Бартель потупился и попросил прощения, сославшись на огромное горе – кончину жены.

– Кто вам сказал, что он француз? – спросил Пильгес, присаживаясь на край бюро.

– Манон.

– Значит, она его хорошо знает?

– Нет! – спохватился Бартель. – Она случайно повстречала его вчера в парке, он сказал, что музицирует. Сегодня утром, узнав о недомогании нашего органиста, она попросила его нас выручить.

– И он согласился…

– Уверен, что единственно с целью попасть в мавзолей.

– Почему было просто не войти в дверь? Колумбарий открыт для всех желающих.

– Он подбирался к Камилле!

– Допустим. Но зачем известному исполнителю открывать погребальную урну? Какая гнусность!

– Все сложнее… Манон не знает ничего из того, что я намерен вам сообщить. Надеюсь, что вы ничего ей не скажете.

Пильгес терпеливо выслушал рассказ Бартеля о прожитой жизни и о причинах, побудивших его покинуть Францию тридцать лет тому назад.

– Предположим, что все так и есть. Попробуем согласиться, что этому молодому человеку понадобилось взглянуть на любовницу своего отца. Не поздновато ли? Но допустим и такое. Это, конечно, правонарушение, но еще не преступление. Не вижу пока связи с кражей, которую расследую.

– Но это же очевидно! Шельмец позарился на урну моей жены, которая – я настаиваю! – никогда не была любовницей этого плута хирурга. Не добившись цели, он возвращается под покровом ночи, не находит Камиллу там, где думал ее найти, догадывается, что директор похоронной конторы спрятал урну в надежном месте и, верный своему зловещему намерению, вламывается в директорский кабинет. Вот только болван похищает не ту урну.

– Посмертная вендетта, да и только! Вам не кажется, что ваша история несколько притянута за уши? Мне, по крайней мере, как-то в нее не верится.

– Тем не менее это совершенно очевидно: он хотел преуспеть там, где оплошал его отец, похищая мою жену!

– Для чего? Чтобы пригласить ее на бал? Мистер Бартель, я призываю вас к благоразумию. Я уважаю ваше горе, но, согласитесь, все это – полнейшая бессмыслица. Сколько лет молодому человеку? Тридцать? Он выступает перед королевой Швеции, это доказывает, что как пианист он вполне успешен. Стал бы такой человек пересекать Атлантику и рисковать перечеркнуть все, чего достиг, лишь бы отомстить за отца? Причем как – похищая прах? Не знаю ни одного прокурора в городе, который согласился бы возбудить дело на таких абсурдных основаниях.