Борис Лурье - Дом Аниты

Третья часть напоминает русскому читателю «Мифогенную любовь каст» — это такой же беспорядочный текст, полный удивительных фантазий, сказка для взрослых, образец психоделической прозы.

В тексте постоянно упоминаются Россия, Америка, Германия и Израиль. Среди всех этих стран вдруг возникает Албания, описанная в духе Кампанеллы. Албания Лурье — это утопия, территория сновидения. Поскольку во время холодной войны реальная Албания была одной из самых закрытых, а следовательно таинственных и загадочных стран, Албания Лурье является легитимной территорией вымысла.

В тексте можно отыскать оазисы добра и целомудрия:

«Я всего лишь младенец, голый младенец в снегу. Теперь я окружен стаей голодных волков, они надвигаются — и тут ко мне подходит Волчица, зубами она поднимает меня из обжигающе-холодного снега и отбрасывает в сторону. Она лижет меня и прижимает к своему теплому животу, трется об меня сосцами, и волчья стая отступает. Я сосу молоко Волчицы, а она вылизывает, ласкает и согревает меня».

Прообраз этой «капитолийской» волчицы — любимая немецкая овчарка Лурье по имени Панч, которую он называл «леди» и которая стала для него символической матерью. В своих дневниках-воспоминаниях Лурье пишет:

«У меня такое ощущение, что эта темная красавица сопровождала меня всегда, даже в годы войны. Эта немецкая овчарка с темными глазами напоминает мне о моей матери».

Кроме реальной музы Гертруды Стайн, у Лурье была своя Беатриче — погибшая Люба, Любовь. Всю свою жизнь, весь свой поход в ад он посвящает служению этой тени. Она осталась там в земле, на востоке Европы, в СССР, на месте утопии, уходящей в прошлое. Она неожиданно появляется в одной из глав и тут же растворяется в небытии.

«…Ее темно-соломенные волосы будут щекотать мою щеку… Волосы моей любви пахнут лесом, лесными прудами. Она касается моего лица — и больше ничего».

Таким образом, текст постоянно дрейфует от почти религиозного чувства к жесткому порно:

«Я возвращаюсь к анусу, очерчиваю носом круги вокруг него, перемещаюсь в верхнюю часть ущелья, на мостик, где начинается талия, молочно-белая полоса, зимняя дорога между двумя заснеженными холмами моей целомудренной юности».

И мы опять погружаемся в американскую порнографию: в Америке Бориса Лурье чувствам вообще нету места. Вместо них — вопиющий китч, имитация.

«Дом Аниты» — квартира напротив Центрального Парка в верхнем Манхэттене — существует по сей день. Внизу днем и ночью сторожат лакеи в ливреях. Они никогда не спят. Они не едят. Они только исполняют свои обязанности.

Ты поднимаешься в золотом лифте, входишь в прихожую и проваливаешься в пространство романа:

«Прихожая — странно сплюснутый овал, и там нет никакой мебели, не считая длинного прочного стола… Единственный источник освещения — светящийся белый шар, подвешенный в центре потолка…»

С тех пор, как был написан роман, в квартире почти ничего не изменилось. С документальной дотошностью Лурье описывает мебель, произведения искусства, кабинет Аниты, и тебя начинают окружать плотной толпой призраки из романа: Гельдпейер, Поланитцер, Джуди, Тана Луиза и другие…

Приятного чтения.

На поверхностный взгляд «Дом Аниты» Бориса Лурье может показаться лишь претенциозным образчиком садомазохистской эротики. {1} 1 Впервые в научный оборот термин «садомазохизм» был введен австрийским психоаналитиком Исидором Задгером в работе «Относительно садомазохистического комплекса» в 1913 году. По иронии судьбы, Задгер погиб в 1942 году в концентрационном лагере Терезиенштадт. Но уже на первых страницах всплывают тревожные детали, и читатель начинает догадываться, что «Дом», где разыгрываются почти все сцены, — не просто вымысел, основанный на каком-то необычайно строгом садомазохистском борделе 1950–60‑х, но секретный анклав определенного состояния психики в тисках специфического насилия.