Борис Лурье - Дом Аниты

Все Хозяйки ушли по какому-то важному делу — по-моему, на университетский семинар, от которого может взорваться мозг. Я лично их проводил, поклонился и закрыл за ними дверь. Анита на прощание хлопнула меня по губам, заодно повредив мне нос. Но я нуждался в поощрении. Мое настроение снова упало, точно ртуть в термометре, — весьма характерная черта моей психики.

Кот из дома — мыши в пляс; едва наши патронессы ушли, Фриц и Ганс вытащили свое советское коммунистическое чтиво, этот опиум для рабов {42} 42 В контексте 1960‑х такие материалы считались подрывными для якобы свободной индивидуалистической культуры Америки. Ирония в том, что рабы Аниты втайне читают о «репрессивном» обществе, по которому, очевидно, тоскуют. . Капо Альдо развлекается в одиночестве, перебирая свой гардероб в безостановочном стриптизе. Никто из нас не обращает на него никакого внимания.

Зато я прокрался в спальню Аниты: дверь была приоткрыта, так что я, хоть и нарушил правила, но не в совсем. Я расположился перед огромным старинным шкафом, двери которого инкрустированы зеркальным стеклом изящной формы. Теперь я целиком отражаюсь там, где обычно отражается прекрасное тело Аниты.

В воздухе царит ее восхитительный пьянящий аромат. Мой бдительный нос уловил нежный коктейль надменных кожаных запахов, смешанных с эманациями ее тела. Вокруг разбросана одежда — на меховых коврах, на креслах, на неубранной кровати. Я нахожу шелковый чулок — она носит только шелк, презирает нейлон. Юбка. Шляпа. Я ощущаю, как двойник ее тела парит в воздухе, повернувшись ко мне умопомрачительным задом, — роскошь, излучающая чувственность Тициана.

В этой наэлектризованной атмосфере романтизма и женского совершенства отражение моей фигуры в зеркале попросту отвратительно. Среднего роста коренастый человек в пижаме-униформе, не очень свежей и неглаженной. Синие полосы местами выцвели: на белом фоне они стали коричневатыми, цвета экскрементов. Это результат небрежной машинной стирки. Лазурный на белом хорош только когда окраска безупречна. Почему тюремная униформа — всегда голубые полосы на девственной белизне? {43} 43 В рукописи Лурье вычеркнул «слуг» и написал «тюремная». В контексте романа «слуг» уместнее, но редактор сохранил эту правку. Пресловутая униформа стала символом. См. также фильм Романа Полански «Жилец» ( The Tenant , 1976), прозрачно завуалированную историю о Холокосте, где в сценах унижения героя возникает полосатая пижама; кроме того, его постоянно будят среди ночи дикими выходками, шумом и упреками. Разве в радуге не бесконечное число цветов?

Служащий в зеркале выглядит измотанным, но все еще молодым. Одно плечо слегка скошено, будто сломано. Подозрительно торчит живот: недостает тяжелой работы, упорных упражнений — администрация должна заставить его работать усердней. Он сгорблен словно под тяжестью невыносимого бремени. Почему же тогда такой вялый живот?

Я поворачиваюсь боком: зад отвратительно выпячен. Задираю куртку, открываю талию: она очень узкая, подобна женской. Для нормального мужчины слишком широкие ляжки.

Я закатываю рукава — запястья и руки у этого человека необычайно узкие и тонкие. Похоже, он сложен не для физического труда. Разве это мужчина? Кто из римских патрициев приобрел бы такого пленника из отдаленной завоеванной провинции для своей конюшни? Кто бы из граждан древних Афин терпел такого слугу у себя в спальне? Даже евреи в швейно-пошивочном квартале Нью-Йорка не наняли бы такого толкать тележки по Седьмой авеню. Он просто не похож на рабочего — рухнет в любой момент, и проблем со страховкой не оберешься.

Почему же тогда, по какой такой извращенной причине Госпожа Анита допускает в свое стойло подобные надломленные экземпляры?

В открытое окно, громко жужжа, врывается пчела — редкое явление в квартире на девятом этаже. Облака рассеялись. За пчелой следует взрыв солнечного света, и я наблюдаю ее полет.

Сначала насекомое отдыхает на антикварной люстре. Тишина. Я весь внимание. Потом жужжание возобновляется. Она нашла себе место среди живописи девятнадцатого века, в изображении гарема, прямо на женском соске. Затем она поднимается вверх по картине и переползает на глаз.

Свежий пряный воздух мешается с ароматами моей любви, и я будто плыву. Вот-вот откроется дверь, и войдет моя шестнадцатилетняя красавица. Поначалу смутится, обнаружив меня в своей спальне, а затем обнимет меня прямо перед зеркалом. И так мы постоим, прижимаясь друг к другу.