Сама она ничего об этом не рассказывала, а Олег и не спрашивал. Он тогда проживал сложный период (но веселый). Если бы рядом присела не Газоза, а марсианка, он бы не удивился.
Его метнуло тогда радикально: после сонного царства барнаульского телевидения, где «24» в названии было только ради красного словца (а на самом деле — двухчасовые обеды и винишко в гримерках по пятницам), — и (почти без промежуточной остановки в Москве, где они успели только снять убитую хрущобу у черта на куличках, но даже не обустроились, так, бросили сумки) вперед, в другую провинцию (в артиллерии это называется «перелет»). В Тулу, на выборы мэра. В пиар-бригаду. Баксы заколачивать. Доллары в штаб подвозили инкассаторскими машинами прямо из Москвы; впрочем, и «объем работ» соответствовал. Кампания сложная, почти кровавая, а главное, затяжная, на измор. Если уж в Барнауле на логотипе было «24», то здесь следовало писать все «96».
Олег не помнил себя. У него, например, выпало из памяти, зачем периодически ездил в Москву — не отоспаться же: тульская гостиница и то была лучше их московского «дома», да и об «отоспаться» вопрос не стоял. Разве что в электричке. Два часа двадцать две минуты. Он запомнил только это — каскад двоек, потому что каждая оцепенелая минута в полупустом полночном вагоне была ценной. Но и там нельзя было провалиться вполне, что-то все время мешало; при нем были то какие-то деньги, то какие-то документы… Ездили с Юрцом посменно. Сна не было. Ад замороженности. В час ночи он стоял на пустой «Курской», ожидая последний поезд, и пытался каждый раз понять, откуда эта странная монотонная нота, необъяснимый звуковой фон ночного метро.
Он приезжал в Ясенево. Сна не было. Плутал по темным дворам, через раз промахиваясь мимо дома. Сна не было. (Хрущевки начали сносить, но он этого как-то не заставал, только обнаруживал изредка в светлое время суток: тут же вроде стоял дом? — а осталась гигантская грядка. Ландшафт, таким образом, постоянно менялся.) Не разуваясь, проходил на кухню, доставал бутылку виски (в холодильнике ничего больше не было), выпивал пол стакана, анестетически обжигаясь. Сна не было. Тогда начинало светать.
Несмотря на два часа ночи, возле метро еще слабо пульсировала жизнь, паслись таксисты, иногда кто-то кого-то бил. Трехэтажный стеклянный торгушник, надстроенный над метро, не закрывался на ночь, по углам дремали на стульях охранники. Здесь работала круглосуточная сушарня, где царило все то же оцепенение неспособных уснуть: по два, по три человека, чаще кто-то тихонько бухал, и даже говорили тут все вполголоса. Иногда Олег заходил сюда что-нибудь съесть — не ради «съесть», потому что чувство голода в эти три месяца тоже отшибло (он выпал из всех джинсов), а просто — тянул зачем-то резиновое время и эту метроноту в голове.
Она там, кажется, сидела за столом в другом углу и дула пиво. Он еще заметил, что перед ней два или даже три пустых бокала. Узбечки, которые здесь работали (в каких-то полукимоно), ночью тоже впадали в оцепенение и не убирали. Пару раз он заметил, что она на него смотрит в упор, не смущаясь. Но и тогда ничего не подумал. Пырился в телефон. Она подошла. Попросила зарядку. Сразу на «ты». Он сам заряжался, но уступил. Она принесла свое пиво и села рядом.
Кажется, за все оцепенелое сидение в пустом зале, тянувшееся вечность, они не перебросились и двумя десятками слов. Но и напряжения, что вот, к тебе подсел неизвестно кто и неизвестно зачем, тоже не было: выключенность. Да. Это как в очереди к ветеринару, где кошки и собаки игнорируют друг друга: Олег однажды… О чем-то, конечно, заговаривали, но… как вышло, что она пошла с ним и к нему, Олег не помнил. Хотя и был относительно трезв — может, два пива выпил. Ей тоже очередное купил, даже не спрашивая. Почему он, абсолютно трезвый, безо всякого там волнения, энтузиазма или что там бывает, безразлично так (но и странно уверенно при этом, целенаправленно) повел трахать незнакомую пьяную деваху из кабака, Олег и не понимал, и не помнил. Это была какая-то зомби-форма жизни. Тульский электричкотреш. Отключение всех систем, не затронувшее, впрочем… Вот странно: он спал по часу в сутки, а у него постоянно стоял, как каменный. Иногда сквозь дрему ему казалось, что он так и проехал два двадцать два с бессмысленным, бесчувственным, чисто техническим стояком. Он вел ее по темным дворам, а у него уже ломило джинсы, и было странно-постороннее знание, что всё сейчас будет как отбойный молоток, хоть до утра.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу