Игорь Савельев - Лицей 2018. Второй выпуск [антология]

— По-моему, это хозяин ресторана был, Юнус… Ты его не знаешь, может быть. Он, пока тебя не было, заезжал к маме, что-то продавал ей тут или… я не знаю, в общем, чего он ездил.

Кузьма тяжело вздохнул, поглядел на кулак, разбитый в драке.

— Ладно, ступай в дом, дрожишь вон, холодно. Я скоро приду. Буду ужинать.

Полина поспешила убежать, так и не взглянув ему в глаза. Кузьма почувствовал: еще немного, и она отдалится окончательно. Стоило ли ради этого возвращаться?

На следующий день сели в машину Петра и отправились в центр поселка. Неприметную девятку хорошо знали и охотно давали ей дорогу на перекрестках и даже пешеходных переходах, люди торопились убраться оттуда, где появлялся Кузьма.

— Вон его палатка, — сказал Егор, когда вышли на набережную.

— А где он сам? Этот, что ли?

— Нет, этого он нанимает продавать, а сам он старый типа уже, сидит дома.

У палатки вертелся щуплый парнишка, которого Кузьма смутно припоминал.

— Ты чей? — спросил он.

— Пахомов я, Олег, дядя Кузьма, не помните? — Тот весело улыбнулся, приглаживая растрепанные ветром волосы.

— А, Пахомов! Виталия сын?

— Ну да!

— Не узнал. Подрос ты. Помню, под стол пешком ходил.

— Это когда было, — смутился подросток.

— Ладно. Почем твои художества?

— Ну, эти вот по пять тысяч, эти по семь, тут вон по десять и дороже.

— По десять?! — Егор присвистнул.

Кузьма зашел в палатку и осмотрелся. Картин было немного. В основном на них были изображены полуобнаженные молодые люди, растерянно замершие посреди стихии: тут были и юноши, столпившиеся на одинокой скале, окруженной грозовой тучей, и молодые космонавты (тоже почти голые), сошедшие с космического корабля на горящей планете, и двое венчающихся (над ними возвышался полностью облаченный священник, совершавший таинство). Эти двое помещены были в слабо мерцающем пучке света, а вокруг тянулось бесконечное поле боя — трупы, убивающие друг друга чудовища, война.

— Эту тоже он сделал? — удивился Кузьма, обратив внимание на последнюю картину.

— Да, все его.

— А много покупают?

— Да не, дядь Кузь, дорого. Сейчас на вернисаж и не ходит никто, туристов-то мало! Раз в неделю, бывает, возьмут маленькую или среднюю.

— С туристами мы дело поправим, — пообещал Кузьма. — Порядок будет — все в Край поедут. Так сколько вот такая, например?

— О, это дорогая. Видите, какая сложная?

— Сложная? Че в ней сложного? — удивился Егор.

— Ну, он сказал, сложная… За девять идет.

— Девять штук?!

— Я возьму… на время. Потом верну, ладно?

— Э-э… дядь Кузь… но вы заплатите же?

— Заплачу? Я же на время. Олежка, ты чего?

Парень перестал улыбаться и стоял растерянно.

— А че он тебе сделает? Не очкуй, — подбодрил Егор.

— Ну, он мне платит… даже когда торговли нет… Нехорошо как-то.

— Глухой?! Он же сказал, что вернет.

— Ну хоть немножко заплатите! Он ругаться будет! — Парень начал ныть.

Из соседних палаток осторожно, но с любопытством глядели на происходящее. Кто поумнее, стали сворачивать торговлю.

— Прикалываешься? — Егор оттолкнул парня. Борька, оставленный снаружи, залаял. Кузьма со скучающим выражением лица изучал картину.

— Надо заплатить, — вмешался Петр. — А то художник слиняет. Подумает, что его хотят прижать к ногтю.

— Точно, — пробормотал Кузьма. Он всё еще смотрел на картину, ни разу не обернулся.

— Отсчитать ему? — уточнил Егор, отступая от парня.

— Ага.

— Ох… Спасибо, дядь Кузь! — с облегчением сказал подросток, но тот не услышал.

С огромным удивлением он рассматривал венчающихся. Столь внимательно он смотрел на произведение искусства второй раз в жизни: первый был в одесском музее, который они несколько недель зачищали от укров, — в хранилище было свалено то, что не успели эвакуировать музейщики.

Когда Кузьма проваливался в обычное дневное беспамятство, когда неимоверная, копившаяся месяцами и годами усталость охватывала его тело и недоставало сил двигаться — лишь принуждать себя держать глаза открытыми, — в такие часы он садился посреди подземелья. Проведя неподвижно некоторое время, он находил силы, чтобы взять фонарик и повести вокруг ярким лучом. Древние и вполне современные образы выплывали из сумрака и, будто предрассветное сновидение, пропитывали разум. Убеждали — каждый по-своему, — что, вопреки всему виденному и сделанному, смерти нет и можно остаться жить, если что-нибудь создать. Только там, в обесточенном подвале, где погибало в сырости и крови искусство, Кузьма, пытаясь проснуться, часто шептал имена Галины и Полины, рассеивая, как заклинанием, морок войны.