Игорь Савельев - Лицей 2018. Второй выпуск [антология]

— Я не помешаю? — с напором спросил Волынец. Телефонный разговор все-таки уязвил его. — Аркадий Леонидович ведь у нас не глухой, а слепой, простите, немой, то есть вы можете и вслух рассказать. Он поймет. Мы тоже.

— Это не имеет отношения к делу, — ответила девушка с вызовом.

— Не понял. — Волынец вскинул бровь. — Я вам на всякий случай напомню, что вы участвуете в процессуальном действии. Вот у нас и понятые сидят, которые вас не понимают…

— Я рассказывала Аркадию Леонидовичу, какие его фильмы мне нравятся и почему.

— Прекрасно.

Черт-те кого присылают.

— У него вопрос. Если он арестован…

— Задержан.

–.. то почему он столько времени находится в аэропорту? И почему к нему до сих пор не допущен адвокат, который уже полчаса находится в фойе зоны вылета.

Следователь поразмял шею — влево-вправо, хрясь-хрясь. Будто готовился к показательному выступлению. Возможно, перед Коноевским все — как на сцене.

— Я вынужден еще раз напомнить всему вашему клубу любителей кино, что проводятся процессуальные действия, — с расстановкой начал он: Волынцу хотелось, чтобы он припечатывал словами, а взгляд, которым он обводит собравшихся, был свинцов. — И эти процедуры будут проводиться столько, сколько надо. Гражданин Коноевский. Когда вы ставите спектакль. Вас, наверное, уборщица и гардеробщица не спрашивают, почему вы так долго репетируете? И вообще никто ни о чем не спрашивает. Даже если это постановки «Олимпийского театра». На которые выделялись крупные федеральные гранты. И, может быть, зря. Может быть, если бы спрашивали, мы бы сейчас здесь с вами не сидели… Что касается вашего адвоката, то действительно, возникли сложности с пограничной службой, но скоро мы с вами покинем нейтральную зону, и тогда мы с радостью примем его в свою компанию. А теперь давайте я, с вашего позволения, продолжу заниматься своей работой, потому что мы действительно тратим сейчас впустую очень много времени.

Следователю можно было бы ответить, что две трети его речи — пустота, генерирующая саму себя, то есть та самая неспособность поставить точку. Но все промолчали.

Когда они вышли из терминала, то обнаружилось утро. Рассветало. Скучные серые сумерки обещали полгода если не зимы, то грязи. Авитаминоза и солевого московского бытия. Тем не менее, если смотреть в небо, о грязи не думалось. Было видно, как в светлой восточной дали перелетают птицы, не допущенные в Шереметьево. Красота мелочей.

Где-то за зданием терминала взлетело что-то тяжелое.

Между уходящими в московское небо через Шереметьево и близкий Митинский (и неблизкий Хованский) крематорий было одно общее: Москва растворяла их дымный след через минуту и больше не помнила; а может, все было сложнее.

Спецназ сел в головной минивэн, задержанный и сопровождающие его лица — в следующий.

Выехав из неизвестности хозпостроек и поплутав по трехмерным дорогам, схлопнутым в конце в одну, машины встали в общую очередь к шлагбаумам.

— Извините, я не предложил вам сходить в туалет перед дорогой, — спохватился следователь. Он явно хотел уязвить не столько Коноевского, который так и сидел с непроницаемым видом, сколько нахальную нейтралку-переводчицу.

–.. Пробки уже начались, а включать спецсигналы при доставке задержанных мы не имеем права, так что уж простите. Но у нас все строго по инструкции. Не как в театре. Без импровизаций. — Волынец все-таки не удержался.

Коноевский бровью не повел. Его адвокат, читающий постановление, тоже.

Вновь неспособный лаконично окончить мысль, а не размазывать одну тему до бесконечности, следователь достал телефон, посмотрел и заключил торжественно:

— Ленинградка стоит.