Виктор Пелевин - Искусство легких касаний

— Это вы о чем? — спросил Андрон.

— Да так, — ответил Акинфий Иванович. — Просто.

Иван не выдержал.

— Вы вчера говорили, — сказал он, — что поняли что-то важное про богов и людей.

Акинфий Иванович наморщился, словно надеялся, что его уже не потревожат этой темой.

Валентин тоже не утерпел.

— Правда, — попросил он, — расскажите. Что вы конкретно тогда поняли? Можете объяснить?

Акинфий Иванович кивнул на костер.

— Смотрите, — сказал он. — Что вы видите?

— Огонь, — ответил Андрон.

— Не огонь, а огни. Разноцветные, быстро меняющиеся язычки пламени. Если долго глядеть в огонь, начинаешь видеть его духов. Они текучие и мимолетные. Живут почти на человеческом химическом принципе, только выгорают намного быстрее. Их жизнь коротка даже по людским меркам. Сколько виден один голубенький язычок огня, столько подобный дух и существует. Костер — это их Вавилон. Пока я про них говорил, у них несколько династий сменилось. Как вы думаете, может между нами, людьми, и этими крошечными огненными духами быть какой-то контакт?

— В каком смысле?

— Можем мы друг друга о чем-то просить?

Иван пожал плечами.

— Нет, наверное.

— Вот именно, — ответил Акинфий Иванович. — Не можем, потому что просто не успеем. Но связь между нами есть. Она в том, что мы, люди, разводим костер — то есть создаем условия, чтобы мелкие духи огня появились, прожили множество крохотных жизней и исчезли. Над остальным в их судьбе мы не властны.

— Мы можем погасить костер.

— Можем. Но это не значит, что мы обретем власть над его обитателями. Это значит, что духов огня с какого-то момента просто не будет.

— А есть такие духи, для которых мы как язычки огня? — спросил Иван мечтательно.

— Есть, — ответил Акинфий Иванович. — Например, древние духи света. Они совсем другие. Они практически вечные и существуют столько, сколько свет идет от самых первых звезд. Пока он летит сквозь пустоту, они живы. Их жизнь и есть это космическое расширение. Для нас их бытие непостижимо. Разве может между нами быть союз? Можем мы чем-то друг другу помочь? Нет, конечно, хотя подобные духи формируют причины и условия, чтобы появились люди. Разводят, так сказать, костер на поляне. Но над нашей жизнью они не то что не властны — они просто не успеют ее заметить, как мы не отследим язычок огня в костре. Поэтому молиться создателям этой вселенной бесполезно. Даже солнцу наше мельтешение уже не различить. Эхнатон Египетский, который ему поклонялся, этого не понимал.

Тимофей усмехнулся.

— А кому тогда…

Акинфий Иванович поднял палец, показывая, чтобы его не перебивали.

— Но есть духи пограничные, — продолжал он, — живущие между огнем и светом. Они не свет и не огонь, а нечто среднее. Живут дольше человека, но не намного — может быть, раз в десять или сто. Вот они и становятся нашими богами, потому что… Как бы это сказать…

— Сравнительный временной масштаб нашего бытия дает возможность осмысленного взаимодействия, — отчеканил Андрон.

— Вот именно. Мы для них не микробы, а скорее тараканы и мыши. Бессмертные они только для нас — а сами для себя вполне смертны. Когда они умирают, у людей отшелушиваются религии. Так вот, Кронос, или Баал, был среди этих полувечных божеств главным долгожителем. Но не потому, что мог управлять природой времени, как думал Жорес. На такое способны только высшие боги света. Кронос мог всего лишь манипулировать временем. Прибавлять и убавлять. Отсыпать из одного мешка и досыпать в другой. Поэтому те, кто ему поклонялся, приносили ему в дар время, спрессованное в живых существах. Силу сжатой пружины, так сказать. Это и был тот строительный материал, из которого Кронос творил свои чудеса. Как бы свернутая потенция. Кронос мог потом приложить ее к любому аспекту мироздания и использовать.

— А как… — начал Тимофей.

— Я не знаю как, — перебил Акинфий Иванович. — Говорю только о том, что мне было показано. Во-первых, я увидел все вот это про богов и людей. Разъяснили мышке про котиков. А потом я понял кое-что другое, и вот это мне уже понравилось меньше. Значительно меньше.

— Что именно?

— Я увидел, кого конкретно Жорес приносит в жертву. Не ягнят каких-то на мясокомбинате, это он врал. Жертвой был я. И объяснял он мне целую ночь про Кроноса и Баала вовсе не из просветительских соображений, а потому, что жертве всегда подробно рассказывали, что происходит, почему и как. Даже младенцам, которые слов еще толком не понимали, зачитывали специальный стих про доброго бога. Такая была неукоснительная традиция и условие неэквивалентного обмена. И теперь Жорес ждал, когда Баал Двурогий станет огнем и сойдет на меня, чтобы забрать. Но я, объяснил мне бог, в качестве жертвы ему не нужен — я для него невкусный, потому что жить мне по моей судьбе осталось совсем ничего. То, что его побеспокоили ради такой жертвы, для него, бога, оскорбительно. И Жорес не в первый раз уже творит такую мерзость перед его лицом, поэтому… Тут он ко мне приблизился, и я подумал, что он меня сейчас все-таки сожжет. Но произошло нечто другое. Он надо мной как бы склонился — и прямо в меня шагнул… Вот как рыбак в лодку.