Таисья Пьянкова - Таёжная кладовая. Сибирские сказы [litres]

– Ну так и скажи, – опять подсунулся Кострома. – Выклади, за каку услугу хвостаты лекаря тебя с того света отпустили?

Его цепления Парфён больше перетерпеть не смог, сказал, одёрнувши рубаху:

– Я те сщас… отпущу услугу! Отыскался мне… духовник – через трубу проник. Ступай, пса своего исповедуй. Спроси, пошто он у тебя калачи лопает, когда многие ребятишки от лебеды пухнут. Али, по твоим понятиям, ты тем самым Создателю услугу творишь?

Да. Стыдил козюлю [124] Козюля – гадюка. Савва, когда она его кусала…

Сумел-таки Спиридон напустить яду в деревенский покой: зашуршал травленый народ. Каждый посчитал полезным сунуться до Улыбы со своей охоронкою.

– Ой, Парфён, Парфён… смотри со всех окон: кабы на твоё на чудо не позарилось бы худо…

– Кабы черти деньгой с тебя спросили, холера б с ними. Мы бы за тебя всею деревней выкуп наладили. А ежели поганые пожелают получить твоею душой?!

– Ить оне всю твою жисть пустят насмарку.

– Ишо Заряною могут оне взять…

Это уж люди потом упреждали Улыбу.

А тогда, зимою, Кужельник первым поднялся с лавки. Поднялся и повелел всем остальным:

– Довольно расспросов. Пора бы увериться, что Парфён Нефёдыч тот самый человек, которому даже во сне одна только правда видится. Ить он мог бы нам наврать, что за это время в Москве побывал, и мы бы ему поверили…

Потянулись тогда едомяне из хаты, один только Спиридон придержался у порога. Знать, душонка его, злонравием изъеденная, не могла уже не крошиться.

– Ты это… Парфён Нефёдыч, – сказал он с подговорчивостью в голосе, – как только… чего ежели забрезжит сомнительного… не мучайся долго – меня кликай… прямо через заплот – я на карауле буду. Я это… бабкой своей ишо в зыбке заговорен. Вот у меня и ладанка, – вынул он из-за пазухи вкатанный в гутаперку клок седых волос, прицепленный на крепкий гайтан. – Она у меня каку хоть заваруху бесовску развеет…

Чем мог ответить Костроме Улыба? Гнать взашей? Так тот и сам догадался кинуть ладанку за рубаху и выскочить на улицу.

Спиридон Кострома за долгих два месяца, знать, основательно создал в себе Улыбу мертвецом. Столько, знать, силы потратил он на это создание, что теперь не хватало её в целовальнике сотворить обратное.

Может, и стоило Парфёну догнать в обсказанный вечер целовальника во дворе и снабдить его сторонней моготой? Хотя бы для того, чтобы ещё в зародыше отсечь, ради самого же Костромы, пуповину того события, которое произошло через лето – осенью.

А может, и правильно, что не догнал. Однако тем вечером Улыба сказал Заряне:

– Не поглянулся мне допрос. Не лучше ль было бы подохнуть на Шептуновской елани…

– Ну вот тебе, – отвечала Заряна, – запели гуды на чужие лады… Радоваться надо, а он носом подхватывает. Господь не выдаст, свинья не съест…

Она, Заряна Улыбина, насчёт всякой напасти понимала так, что и Господь в нас, и сатана в нас; не выпускай-де из себя ни того, ни другого и проживёшь на свете человеком.

Недавний Парфён соглашался с нею, а вот теперешний…

Дело в том, что теперешний Улыба ощутил в себе такую необычность: как бы взамен утерянной памяти обрёл он в тайге особое чутьё. Душу его ровно бы кто собакой натёр. Ежели до этого случая он только покоил людей, то теперь… стала происходить с Улыбою ещё одна странность: идёт он, для примера, по улице, видит – мужичок-бедолага до кого-то торопится…

– Степан, – окликнет его Парфён, – не до Дементия ли Лыкова бежишь?

– До Дементия, – остановится тот.

– Не намерен ли ты в извоз упряжную просить?

– Намерен. А чаво?

– Станет тебе Дементий Буланку давать, откажись.

– Пошто?

– Дорогою ляжет лошадка.

– Спасибочки. Не возьму.

И не возьмёт.

А Буланка и в самом деле укладётся. Только на собственном дворе. Для Дементия Лыкова такое горе не больно велико – у него целый табун гривами полощет. А каково было б Степану?

Как-то, перед майской грозою, почуял Парфён беспокойство насчёт избы Котёнковых. Побежал. Хозяин на пахоту собрался. И жену с собой снарядил. Малых ребят в хате стоит запирает.

– Захар, – шумит ему Парфён, – ты бы лучше дома остался. Сердце моё вещует…

Остался Захар. А часом гвозданула молния прямо в кровлю, резной петух на коньке мигом распустил огненные крылья. Так Захар Котёнкин успел того петуха с крыши согнать. А то чо было бы – подумать страшно.

Осенью большая ярмарка наметилась в уезде. Накануне Кострома прибежал до Парфёна. Понадобилось ему подлизаться до Улыбы, чтобы узнать: выдержат ли колеса, ежели ему вздумается на телегу не одну, а две сорокаведёрные бочки с хмельной брагой водрузить?