Таисья Пьянкова - Таёжная кладовая. Сибирские сказы [litres]

Вот и вновь попала Наталье на глаза сомнительная рыжина. Что-то явно таилось на крутом выгибе дородной сосны. Теперь охотница выпускать заряд погодила – тихонько заскользила на примету. И в это время ей на голову порхнула кисточка хвои.

Не будь Наталья настороже, не заметить бы ей такой малости. А тут она вскинула лицо и… обмерла. С могучей развалины древней сосны глядело уже готовое прыгнуть на неё гологрудое чудище.

Гривастое вдоль хребта, а по охвату поясницы и ниже покрытое бурой шерстью, чудище имело рысьи задние лапы и точно такой же обрубок хвоста. Лысая, как пятка, голова была снабжена стрельчатыми ушами громадного нетопыря [74] Нетопырь, кожан – летучая мышь. . Иссиня-чёрные, в пол-аршина каждое, они были распахнутыми на стороны, словно гривастый этот кожан собрался вовсе не оседлать Наталью, а воспарить над нею демоном. Пара кабаржачьих клыков торчала на обе стороны его хоботом загнутого носа. А глаза! Глаза человечьи смотрели так, ровно видели в Наталье давно желанную добычу. Цепкие обезьяньи пальцы были снабжены волчьими когтями. Во лбу чудища небесной голубизны огнём сиял огромный алмаз.

Все исходило жутью.

Но самым зловещим было то, что в гривастом нетопыре неуловимо сквозило что-то очень Наталье знакомое.

Потом уж, после всего, Наталья могла бы дать голову на отсечение за то, что в самый нужный момент ей, растерянной, кто-то сильно поддал под локоть. Ружьё само собою взметнулось. Чудище утробно мяукнуло, потом кинулось через охотницу, спружинило на рысьих лапах и огромными, легкими прыжками пошло нырять по мелкому снегу за частые валежины…

«Боится!» – подумалось Наталье. Не стала она ни о чем больше размышлять – пустилась следом: вознадеялась, что куцая нечисть оступится либо подхватится на лесину. Только лопоухая всё шла и шла землёю и, как вскорости поняла Наталья, не больно-то старалась отделаться от погони. Похоже, наоборот. Она вроде бы даже поджидала охотницу, когда той попадалось на пути долгое околье: крупная ли валежина, которую требовалось обойти, подлесок ли непролазный.

Дошла до Натальи глупость ею затеянной погони тогда, когда от неё повалил на окрепший ветерок индевеющий на лету пар. Пришлось остановиться.

Концом платка Наталья отерла потное лицо, распахнула душегрейку – маленько проветриться, беспокойными глазами поискала на посеревшем небе солнце. А когда не нашла его там, где надеялась увидеть, то и спохватилась времени. И по всем приметам получилось у неё, что не попасть ей теперь на заимку свою раньше скорой темноты. Вот когда особенно почему-то ясно представила она себе когтистые пальцы на обезьяньих руках чудища и зловещий голубой огонь алмаза…

Ломилась Наталья обратно дорогою так, что тайга стонала. Виноватила она за глупость свою и себя, и ушастого беса, и даже время, которое могло бы и не торопиться столь неотвратимо нагонять на землю непроглядную темноту. Вслух же она уговаривала Назарку простить свою неразумную мать, словно бы тот мог услышать её на таком расстоянии.

– Сыновеюшка, – говорила она со слезами. – Кровиночка моя! Потерпи чуток…

Тревога да поспешность её были столь велики, что, вихрем влетевшая в леснуху, она не обратила внимания на то, что дверной засов был заложен совсем иным концом!

Но озадачиться ей все-таки пришлось: в таёжке, считай, на полный день покинутой хозяйкою, оказалось теплым-тепло. Назарка сытый, ухоженный спал себе за огородкою высоких яселек. А в лампадке, на кем-то недавно скрученном фитильке, поигрывал весёлый огонек…

В недоумении села Наталья, раскинула мозгами, решила, что какая-нибудь жалостливая бабёнка все-таки не утерпела, явилась из деревни – проведать её с Назаркою на диком зимовье. Да, видно, не дождавшись хозяйки, темноты скорой испугалась, поторопилась убраться из Глухой пади…

«Теперь бабы поднимутся, – лезло в голову Натальи. – По цельному, дескать, дню кидает дитёнка одного. Чего доброго, всем гамузом корить налетят…» Но мысли эти неприятные скоро оставили Наталью. Опять представилось ей таёжное чудище в разлете чёрных ушей, в колком сиянии голубого алмаза. Вот чьё появление на заимке было бы тревожным по-настоящему…

Однако ни бабы, ни таёжная нечисть ни на другой день, ни на третий смущенного Натальиного покоя не потревожили. Не могла бы она прокараулить даже самого мимолетного гостя, поскольку остро почуяла наступающую на неё остуду. Потому она сидела дома, хлебала травяной отвар, чтобы полностью не расхвораться. Только зря она надеялась на столь надёжную, казалось бы, подмогу: в третий день к вечеру слегла. Знать, больно глубоко вдохнул в неё Сиверко морозный свой дух.