Владимир Шапко - Лаковый «икарус» [litres]

Открылась дверь и вошел парень лет двадцати. О! – закричали сотрудники, все как один. Легок на помине! К вам, Серов, к вам! Ваш почитатель! Парень уже тряс руку Серову, как родному, как родственнику, как не виденному много лет. Гавунович! Гавунович! Бормотал без остановки. Очень рад с вами познакомиться, Сергей Дмитриевич! Очень рад! (Откуда отчество узнал? Что за Гавунович такой? Фамилия, что ли, у него такая?!) Серов невольно пятился, оглядываясь на сотрудников. Парень тряс руку, не отпускал. Гавунович! Гавунович! Игорь! На Игоре Гавуновиче был старомодный, довоенный еще, с четкими плечами, пиджак. Белый большой отложной воротник рубашки по плечам – как раскрытая книга, по меньшей мере: читайте! ничего не скрываю! Явно деревенский парень с лопнувшей, как овощ, улыбкой на лице. Вдобавок чуб – что тебе колхоз спелый! Графоман? Сельский? В Москве? Однако с такой фамилией-то! Кого вы мне подсунули? Серов все оборачивался к редакционным. А те, как в милиции, как организаторы всей этой радостной встречи (ведь два брата встретились! два родных брата! после стольких лет!) – откровенно уже, без стеснения ржали. Даже у Зелинского – небывалое дело! – нижняя челюсть от смеха оступалась, хлопалась. Подобно большой поломанной неостановимой игре! (Вот дела-а!) Серов не знал, что ему делать. Как быть с Гавуновичем. (Странная фамилия, не правда ли?) Однако парень сам подскочил к столу Зелинского, схватил там какие-то бумаги. Начал совать их Серову. Вот, вот. Моя рецензия на вашу последнюю повесть. В отличие от прочих рецензий – она положительная. Резко положительная! Серова со всеми бумагами уводил к двери. (Под продолжительный гогот редакционных.) Нам нужно с вами поговорить. Сейчас же. Немедленно! (Га-га-га!) Дверь захлопнулась. Цирк закончился. После ухода этих двоих опять потянулся нескончаемый, обрыдлый будень. Даже у нового сотрудника, перебежавшего из соседнего журнала, скосившийся рот сопел, как драная рыжая щетка пылесоса. Лишь очочки Зелинского опять заполнились словно бы слёзками. Опять заполнились дрожливенькой как бы работцей. Челюсть была высоко поджата. Точно подвязана на покойнике. И никакой вам теперь большой игры! (Челюстью.)

В забегаловке, одинокий, грустный, стоял с бутылкой пива Пузырь, явно потеряв своего друга, Лаптя. Но заулыбался во весь рот, когда тот появился в пивнушке и заспешил к нему, невредимый. Друзья обнялись… Может, вы выпить хотите? А? Сергей Дмитриевич? – спросил Гавунович. Они стояли перед таким же столом, что и Пузырь с Лаптем. Перед Мраморным Столом Советской Забегаловки. В тройной порции пельменей перед Гавуновичем было что-то от свиного поголовья. От белого стада одинаковых свинюшек. Он его вдобавок поливал сметаной из стакана. Серов не ел. Ничего не ел. Отказался. Может, пива? А может, по бокалу шампанского? За встречу? За знакомство? А? Пожалуй. Серов полез за деньгами. Нет, нет! Что вы! Я – возьму! Гавунович побежал. Буфетчица, когда открывала под стойкой бутылку с шампанским, от напряжения выпустила и прикусила нижнюю губу (губку), как цветочек… Но все обошлось – открыла бутылку. И красный «цветочек» ее расправился-распустился. Налила полно два бокала. Гавунович прибежал. Вот – холодное и из свежей бутылки. Как человек, явно не пьющий, свой бокал поднял очень серьезно, ни в коей мере не посягая на традицию. Ну, Сергей Дмитриевич, ваше здоровье! За знакомство! Неуверенно, неумело ткнул в бокал Серова. Как бы чокнулся. Глотнул. Задохнулся на миг. Ух ты, как шибает! Махался ручкой у рта, как женщина. Принялся скорее закусывать. Серов вяло отцедил. Серов, если можно так выразиться, только пригубил. Парень ел и говорил без остановки. Со сметанным белым ртом сразу стал походить на какого-то мукомола, погибающего от муки. Говорил быстро. Как давал тремоло. Я сам понимаю, что фамилия моя – никуда. Гавунович! Но у нас полдеревни Гавуновичи. И ничего. Никто не умер от этого. Я ведь из сельских, Сергей Дмитриевич. Из деревни. Из простой белорусской деревни. Отец и мать простые колхозники. Как медалист, по отдельному конкурсу прошел в МГУ. На филологический. Филолог. Это вторая моя практика. В журналы нас направляют. И вот попал на вашу вещь, Сергей Дмитриевич. И очень рад этому. У вас есть свое слово. Незаемное. Вот что самое главное. Вы почитайте дома, что я написал в рецензии! почитайте! Я все там сказал! Мне нравится, что вы пишете просто, но, повторяю, незаемными словами. Находите их. Или они к вам сами приходят? Эта ваша собака, бегущая прямо-боком-наперед – просто замечательно! Водопад в Африке. Как белая раздевающаяся женщина. Африканские люди деревни – длинноногие и длиннорукие, как муравьи. Всё это нужно увидеть своими глазами, услышать, прочувствовать. Человек с двумя тяжеленными чемоданами на вокзале, тащащий их под присмотром жены – жестоковыйный, как мандолина. Разве забудешь? И такое письмо у вас повсюду. На каждой странице. У вас дар божий на свои слова, Сергей Дмитриевич. И им нужно дорожить. Понимаете, метафора…