Владимир Шапко - Лаковый «икарус» [litres]

Перед иллюминированно взыгрывающей кассой стоял, поматывался, вспоминал невесту Галю. Или Маню , к примеру… Дружина затаивала дух, не знала, что делать: вести ли его куда, оставить ли здесь, чтоб мотался? Не обращая ни на кого внимания, дядька начал запускать в карман брюк руку почти по плечо. Видимо, искал деньги. На него смотрела из кассы старинная, вся в золоте сова. Кинул ей мелочи, чтоб не смотрела. С длинным билетом, толкнув Александра Новоселова (дружинника), двинулся к турникету. И билетерши, от изумления, его пропустили.

А дядька – руки в бока – уже стоял перед танцующими. Как перед долбящимися деревьями. Затем сунулся в них, локотками поработал и был принят: боксиковая головенка с чубом замоталась вместе со всеми. С облегчением дружина снова пошла подальше куда. Слушать птиц или еще чего там. (Однако – дружина!)

Вышли на улицу. Из боковых дверей кинотеатра напротив начали вываливать наружу зрители. Вытирались платками. Почему-то все хмурые. Достал, видать, фильм до селезенки. Пугая дома, о двух колесах промчался ревущий шлем. За ним вдогонку второй, такой же трескучий. Затем неслась домой с моржовыми стеклянными усами поливалка. И улица опустела. Потоптавшись, дружина вернулась в парк.

– Кретинва-а-а-а! – рвалось изо рта маленького человечка в чудовищных брюках. Не спуская с него глаз, дружина, как во сне, продвигалась вдоль загородки. Пораженная тем, что человек так сильно может кричать.

– Кретинва-а-а-а-а! – всё не унимался человечек в расшатнувшейся, недоумевающей толпе, стукая себя по колену и зажмуриваясь. Дружинники уже бежали, налетая друг на друга.

– Кретины-ы-ы-ы-ы! – неистовая и бился дядька. Делая ударение на «ы-ы-ы-ы», выдирая его из себя. И уже осаживал, осаживал толпу. Осаживал рукой, приседая: – Стоять! стоять, я сказал! – Так осаживают, дрессируют щенка: – Стоять, кретинкй, стоять. – Говорил уже почти ласково: – Вот так, вот так… А теперь слушай сюда!.. Я б вас всех взял, вот так бы намотал… – Тощими руками он показывал, как «наматывает», – вот так… Удавил бы! (он показывал теперь, как «давит», выкатывая глаза на свой сжатый трясущийся кулак)…и выкинул бы вон за загородку к такой-то матери! – Он отряхнул руки, «выкинув»: – Ну как, кретинки? Устраивает? А ну подходи, кто смелый!

Как после тихой команды, от толпы ножами проскочили к нему с трех или четырех сторон. Он тут же был сбит с ног. Пинаемый, удивленный, вскакивал:

– Лежачего – не бьют!

Его снова сбили с ног и начали убивать, с размаху, ногами, под дых, в лицо, в спину. И он опять на удивление всем вскакивал:

– Лежачего… не бьют!

Снова сшибли его с ног и страшно били ногами.

Опал, наконец, на доски, вздергиваясь на руки, со шнурами крови из носа, промятый в спине – как проткнутый резиновый детский мяч…

– Лежачего… не… бьют… – проталкивались с кровью наружу слова.

Новоселов Александр пробивался сквозь толпу, расшвыривал. Цапнул удирающего парня. «Ну ты, лимитный! -

Нос парня был как брезгливая пуговица. О двух расширенных ноздрях. – Прочь!» Парень вырвался. Быстро сунул руку в карман брюк. Не раздумывая, Новоселов саданул по ноздрястой сопатке. Полетел на пол нож, парень опрокинулся. Новоселов прыгнул, подмял его под себя, выдергивал ремень, чтобы вязать. Бросились Юшкин и Коноплянкин. Оба белые, судорожные, помогали. (Почему фамилии-то у них такие? почему? – нелепо проносилось у Новоселова.) Остальные излишне суетились сначала: бросались в ноги толпе, искали там нож, будто расческу, подхватывали его, передавали друг дружке, точно обжигаясь им. Но быстренько раскидались спинами к своим, ополчились, изготовились для драки. Толпа колыхалась, не решаясь ринуться и смять.

Вздернули с пола парня, повели. Уводили, утаскивали с собой и дядьку. Чтобы не добили. Голова дядьки моталась, как размозжённый красный пион.

Вдруг начали разгораться вопли, скулеж. С двух-трех голосов:

– Су-ки лимит-ные! Су-ки лимит-ные!..

Врубились гитаристы, ударили ритм с ударником во главе. И вот уже вся толпа, приседая, кроя рожи, скандировала:

– Су-ки лимит-ные! Су-ки лимит-ные!..

Новоселов шел, стискивал зубы, держа большой нож в руке, как сложенный зонт.

А толпа все орала и орала, валя за дружиной, накаляя себя, готовая кинуться, растерзать.

Было ясно, что ноги не унести. Когда с танцплощадки все свои вышли, Новоселов с ножом бросился назад. Ощерился, пугнул. Задвинул турникет:

– Закрывай!

Билетерша (второй уже не было) накинула замок, закрыла. Побежала, подвывая: ма-ма-а-а! Толпа взревела от такого вероломства, начала выдирать высокий турникет с мясом. Закачалась, затрещала загородка – шпана посыпалась сверху. Скандёж оставшихся заключенных резко усилился, вдохновенно взмыл.