Мария Воронова - Погружение в отражение [litres]

Лестовский поджал губы и ничего не ответил.

Ирина стала перекладывать листы копировальной бумагой.

Надо шапку напечатать, пока Владлен Трофимович договаривается с остатками своей совести, которая у него находится в рудиментарном состоянии, как у всякого истинного интеллигента. Днем он пишет идеологически безупречные статьи, а вечерами мечтает о свободе. Как в песне про электрического пса: «мы несем свою вахту в прокуренной кухне, в шляпах из перьев и трусах из свинца».

Не исключено, что слушает вражеские голоса, низкое качество приема сигнала и сплошные помехи в эфире не раздражают его, не мешают наслаждаться помоями, которые западные радиостанции льют на нашу страну.

Опьянившись этими идеями, Лестовский грезит о свободной жизни, которая представляется ему бесконечной чередой удовольствий. Покупать, что хочется, ездить, куда заблагорассудится, и нести любую чушь, которая только в голову взбредет.

Нет, никто не спорит, сытая и привольная жизнь прекрасна, но главное – это когда ты свободно принимаешь решения в своей зоне ответственности.

Вот в чем настоящая свобода, а не в возможности выехать за границу.

Когда ты выносишь приговор действительно по своему внутреннему убеждению, а не потому что тебе приказал секретарь горкома. Или когда тебе надо решить, можно ли выпускать лодку в море, ты исходишь только из ее технического состояния, а не из страха за свое директорское кресло.

Свобода – это когда ты действуешь по закону, по уму и по совести, а не для того, чтобы угодить вышестоящим.

– Ну что, Лестовский? Вы обдумали свое решение? Или набрасываете в уме текст новой статьи о моей некомпетентности?

– Ирина Андреевна, я не имею никакого отношения к тому пасквилю.

– Да неужели?

– Да. Я не сотрудничаю с «Ленинградской правдой».

– Мы все выясним.

– На здоровье.

– Так вы обдумали?

– Да. И своего мнения я не изменил.

– Так, ладно! – дед азартно хлопнул ладонью по столу. – Хотел я без этого обойтись, но, похоже, не получается.

Потянувшись к своей сумке, потрепанному параллелепипеду из кожзама с изображением олимпийских колец, он долго копался в ней и наконец вытащил на свет божий удостоверение ветерана Великой Отечественной войны.

– Посмотрите сюда, – раскрыв книжечку, он сунул ее под нос журналисту.

Ирина тоже заглянула и присвистнула от удивления. На фотографии деда было почти не видно за орденами и медалями.

– Сюда смотрите, – мрачно сказал Валентин Васильевич и показал на звезду Героя Советского Союза.

– Ничего себе, – воскликнула Ирина, – а что ж вы молчали-то?

– Да как-то к слову не пришлось. Было и было. Я бы и сейчас не хвастался, но, как говорится, отчаянные времена – отчаянные меры. Товарищ должен знать, что я не просто старый хрыч, которому можно плюнуть в лицо, и он утрется. Тоже есть у меня рычаги. Не стареют душой ветераны.

– Я безусловно уважаю ваши боевые заслуги, – сказал Лестовский, – но не понимаю, какая связь между вашим героическим прошлым и художествами этого Еремеева.

Валентин Васильевич закинул ногу на ногу, скрестил руки на груди и сделал вид, будто спит.

– При всем уважении, вы не в очереди на холодильник стоите. Тут ваше удостоверение ни на что не влияет.

– Это как посмотреть.

– Я не понял, вы имеете в виду, что если я не соглашусь оправдать Еремеева, то вы используете свои связи, чтобы мне отомстить?

– Истину глаголешь.

Лестовский встал и быстро прошелся по комнате из угла в угол.

Стрельнул у деда папиросу и задымил в форточку. Рука его дрожала, и затягивался он длинно и прерывисто, как дети, когда наплачутся. Кажется, он по-настоящему взволновался.

«Что, не нравится между Сциллой и Харибдой?» – Ирина отвернулась, чтобы скрыть злорадную усмешку.

– Нет, я когда сюда шел, меня предупреждали, что дело на контроле, – сказал Лестовский, – я догадывался, что вы, Ирина Андреевна, действуете по указанию свыше, но что вы докатитесь до прямых угроз, это уж, знаете, ни в какие ворота не лезет.

Ирина промолчала, но сделала многозначительное лицо.

– Я порядочный человек, – заявил Владлен Трофимович, – и не могу допустить, чтобы жестокий убийца вышел на свободу в угоду чьим-то шкурным интересам.

– Вы сейчас серьезно это говорите?

– Конечно!

– А вы случайно не проспали весь процесс?

– Нет, я слушал очень внимательно, – журналист затянулся и тут же наморщился, – все-таки гадость эти ваши папиросы.