Мария Воронова - Погружение в отражение [litres]

– Свидетельница, суд не интересует состав вашего гардероба, – процедила Ирина и выпустила фотографии, чтобы никто не заметил, как задрожали у нее руки.

«Есть ли, – подумала она, сглатывая горький комок, – или перекочевал с твоих полок на ветку дерева?»

Главное сейчас, чтобы никто не заметил, что она обратила внимание на неосторожные слова свидетельницы. Не нужно подвергать ее риску.

Тут прибыли девушки, веселые, довольные, что их оторвали от нудной работы.

Первой Ирина вызвала Карнаухову, которая рассказала, что до сих пор не пришла в себя оттого, что страшный убийца приходил к ней в дом и поздравлял с первым сентября ее дочку. Да, она прекрасно помнит, как фотографировались, и фляжку тоже. Детали не разглядывала, но помнит, как обрадовалась, когда муж навострился бежать в магазин, а Алексей достал фляжку с коньяком, которого оставалось совсем немного. Иначе неизвестно, во что бы вылились эти посиделки, потому что муж хороший человек, но когда алкоголь попадает в его организм, то очень быстро начинает там царствовать.

Валентин Васильевич поинтересовался, почему она не рассказала об этом эпизоде во время следствия, на что женщина удивленно пожала плечами и ответила, что ее, во‐первых, никто не спрашивал и вообще она сейчас первый раз слышит, что фляжка играла какую-то роль в изобличении комсомольского вожака.

– Как такое возможно? – удивился дед. – Вы же работаете в секретариате, можно сказать, в эпицентре сплетен.

Свидетельница улыбнулась:

– Это да…

– И вы такую важнейшую информацию пропустили мимо ушей? Простите, но верится с большим трудом, ибо везде, где мне приходилось трудиться, секретари обладали поистине энциклопедическими знаниями о жизни коллектива.

– Так и есть. Только мы думали, что его вычислили по листочку из блокнота, а про фляжку вообще никто не знал.

Вторая девушка сказала то же самое. Да, Еремеев налил ей пять грамм коньяка для бодрости, было такое дело, но она и подумать не могла, что этот эпизод имеет хоть малейшее значение.

Женщины узнали себя на снимках, рассказали, когда и кем они были сделаны, а Карнаухова вообще призналась, что у нее дома лежат точно такие же фотографии, которые Лариса передала ей через девочку, посещающую ее курсы, и если надо, она может их принести.

При таких обстоятельствах экспертизу пленок надо назначать, только если гособвинитель настаивает на этом, но Алла промолчала.

Похоже, после того как унизила Ларису Ольхович, она потеряла к процессу всякий интерес.

С трудом убедив Валентина, что до вынесения приговора их не должны видеть вместе, Вера Ивановна осталась в суде подождать, пока он отойдет подальше.

Украдкой глядя ему вслед через окно, она пыталась думать, что он всего лишь неказистый старый мухомор, но ничего не получалось. Он – настоящий мужик, и возможно, вчерашнее было всего лишь прихотью самца, а не то, что она пожалела старичка.

Вера Ивановна почувствовала, что краснеет, а губы сами по себе разъезжаются в блаженной и немного виноватой улыбке.

Вечером Валентин позвал ее к себе – обсудить процесс, но до этого дело так и не дошло.

Вера Ивановна так до конца и не поняла, как они оказались в постели, но после у нее появилось странное чувство, будто она всю жизнь прожила с этим человеком.

Не влюбленность и даже не любовь, а непонятно что, спокойное и простое.

Такие, наверное, у нее сейчас были бы отношения с мужем, если бы он не погиб.

Незадолго до смерти он сказал ей «любовь не проходит». Она прочитала в какой-то классике, что в семейной жизни люди остывают, теряют интерес друг к другу, и очень расстроилась, потому что классик же написал, да еще таким авторитетным тоном, не поверить нельзя.

А муж просто сказал «любовь не проходит». И так и есть, не прошла за двадцать лет одиночества и сейчас тоже никуда не делась.

Ей не было стыдно, что она думает о муже. Валентин тоже вспоминает ту, кого он любил до нее, и ничего страшного в этом нет.

Они молча лежали, встречая наплывающие сумерки. За окном, раскачиваясь на сильном ветру, горел фонарь, и от его света казалось, что комната качается.

Валентин жил в коммуналке, в огромной комнате, казавшейся еще больше от спартанской меблировки. Диван, письменный стол, узкий шкаф, похожий на гроб, и стеллажи с книгами – вот и все.

Вера Ивановна в своей панельке уже отвыкла от таких просторов и высоченных потолков с пыльной лепниной и чувствовала себя будто в параллельной реальности. Так оно, наверное, и было.