Лев Воробьёв - Перед жарким летом

— Не бойтесь, это я, Косырев, — сказал он, наклонившись, очень тихо. — Операция, в сущности, очень простая.

— Почему — в сущности? — прошептала она.

На плечах и затылке выступили капельки пота. Поднялись и опустились лопатки, она вздохнула. Чрезмерный страх — это из рук вон плохо, он генерирует ошибки организма.

— Вы слышите меня? — он должен был угадать все, что в ней творилось: — В последнее время что-нибудь огорчало вас? До клиники? Только абсолютную правду.

— Я не поступила в институт.

— Невелика беда, забудьте.

— Больше ничего. Нет, ничего.

— Хорошо. Нас здесь много, мы поможем вам. А вы постарайтесь — нам. Настройтесь на победу.

Капельки пота не высыхали.

— Вы любите музыку?

Она удивилась, даже в этом невольном положении приподнялись лопатки. Но вопрос был задан не зря. Биофизики проникли наконец в одну глубокую тайну. Рай и ад — в нашем мозгу; участки, ведающие радостью, значительно обширнее, чем области тьмы, смертной истомы. И музыка — величайший источник бодрости, наслаждения. Ее ритмы, охватывая и подсознание, и сознание, сначала включают гормоны действия, потом усиливают обменные процессы и, наконец, — через кору надпочечников, — создают долгосрочное жизнерадостное настроение. Великие музыканты бессознательно сливали творческие взлеты с этими фундаментальными ритмами химизма. И с числом 137 — загадочным числом — основой музыкальных форм.

— Очень люблю, — благодарно прошептала она.

После наркоза очнется и сразу вспомнит. Все было заранее подготовлено. Косырев сделал знак. Едва слышно, но как проникающе, как юно, мотыльками взлетели ритмы дивертисмента Моцарта. Не Шенберг и не скрежеты и шумы, а Моцарт — высшая организация. Косырев глянул вверх: там склонялись врачи и виднелась маленькая головка Анны Исаевны. Далеко зашел ее альянс с Нетупским, очень жаль. Мешать будет присутствие, буквально нависла над головой. Забыть немедленно о ее существования. Забыть и других — вытеснить чувство театральности.

И забыл. Все заняли свей места.

— Наркоз, — приказал Косырев и кивнул Людмиле надеть марлевую повязку.

Зашипел кран наркотизатора, донесся знакомый приятный запах. Прошло время, оперируемая была неподвижна. И вдруг, когда нельзя было ждать, шевельнулась. Косырев глянул на анестезиолога. Но случайно, просто очень молода, не поддается, не все двигательные центры захватил наркоз. Она заснула, Моцарт ушел в память, в глубину. Хватит.

Музыка замолкла. Рефлекторы ярко осветили стол.

Часы на стене показывали 6.59. Рядом другие — 0.00.

Общая и полная сосредоточенность. Косырев и Юрий Павлович тоже замерли, соединив руки в перчатках, в позе Будды перед молитвой. Боги — это фантастическое воплощение стихии, нельзя быть полностью уверенным в благополучном исходе. У Колосовой нервно сморщилась переносица, мелко заморгали белесые реснички, но Косырев холодно повел глазами, и она овладела собой. Сейчас вся неподвижная операционная группа в темно-зеленых халатах и белых марлевых повязках была похожа на совет марсиан или жителей другой звездной системы у жертвенника.

Хейр — рука и эргон — действие — о древние греки! —вот что такое хирургия.

Хейр —эргон.

Глубокое спокойствие. Он расставил ноги, примерился, уперся в пол. Как магический пасс сделал рукой легкое движение по намеченному ассистентом контуру. Подвинули налаженный трепанатор, он опустил трепан, включил. Форма отверстия классическая — не круглая, а неправильный четвероугольник, лучше прирастет. Величина с запасом. Легко постукивал полиграф. Мельком глянул на экраны — нормальные данные. Длительная процедура, скорее бы новое оборудование, барокамера. Но этого он никогда никому не поручал, считая, что неполадки старта могут вылиться в общий неуспех.

Конечно.

Он протянул руку назад, почувствовал в ней острую ложечку и осторожно расширил трепанационные отверстия. Крови оказалось совсем мало, Людмила убрала двумя тампонами. Костные перемычки одна за другой хрустнули под щипцами. Что там наша Колосова? Но она за делом вроде совсем успокоилась, помаргивала только над повязкой, держа наготове тампоны.

— Внутричерепное? — повернулся Косырев.

— То, что надо, — ответил инженер.

— Включите кондиционер, душновато.

Реаниматор Быков, перегнув длинную фигуру, сбоку следил за экранами и лентой полиграфа. Над его плечом — Саранцев. Думают. Работой, где думать приходится мало, сейчас никого не заинтересуешь.