Лев Воробьёв - Перед жарким летом

В приемной директорского кабинета сидела нянечка Авдотья Семеновна. Увидев, положила очки и газету:

— Чего-й-то рано вернулись, Анатолий Калинникович?

Она подала халат, и он привычно вытянул руки. Покосилась на Ольгу Сергеевну, которая прижала к груди свою сумочку.

— Тут все в порядке? — спросил Косырев.

— Троёх в морг отправили. Усатый из третьей палаты, потом матрос. И Володенька.

Она вздохнула, свечечки-глаза опустились. Косырев так и не продел руку в халат.

— Володя? Когда?

— Вчерась ночью, Анатолий Калинникович. Мать утром так убивалась, такое горе. Апельсины позабыла на подоконнике.

Усатый и матрос были раковые, и смерть к оглохшим и ослепшим пришла избавлением. Но Володя, выздоравливающий? И пожить не успел, губастый подросток. Он молча пережил известие.

— Так. Вот что, Авдотья Семеновна... Отведите больную — душ и все остальное.

— В сосудистое?

— Нет, в четвертую, и пусть Алина завтра же оформит.

Он повернулся к Ольге Сергеевне, ободряюще сжал ее плечи:

— Ну-с, через часок потолкуем.

Нянечка зашаркала впереди Ольги Сергеевны, ворча что-то насчет молодых сестер, за которых она же и работает.

Стол был завален бумагами, пакетами. Косырев просмотрел письма, погрузился в изучение рапортички. Он требовал, чтобы сведения уходили самые детальные: полный успех, частичный, затянувшийся процесс, рецидив, неудача. В этом месяце кто-то сделал по-своему. Операции показывались только как успешные и неуспешные, и первых было больше. Складывалась картина: в отсутствие шефа дела идут бодрее. И сминался принцип новой статистики—засечь данные психологической защиты.

Он выдвинул ящик, достал синий конверт с анонимкой: Евстигнеев заставил задуматься. Как и в прошлый раз что-то показалось знаковым. Что же? На машинке ведь... Вот-вот. Вот. Буквы «к» и «ш» стояли чуть выше строки, но точный глаз заметил. Достал папку с личной перепиской. Вот оно и письмо Нетупского в Париж с заверением, что беспокоиться об институтских делах не надо. И вот они снова — «к» и «ш». Отбито на той же машинке, что и анонимка.

Он откинулся, пораженный. Вот это да. Втянули подозревагь, и подсек, Мегрэ доморощенный, подметил. Интересно, где эта машинка обретается? Не в бюро же печатали... Тогда взвесим возможность других неблаговидных приемов. Почему маятник ассигнований качался с задержками на крайних точках, а однажды и остановился? Будто кто-то, требуя повиновения, показал когти. Кто? На коллегии Нетупский возмущался, но... Это первое. Второе — случайно ли обвинили лаборанта, надерзившего Нетупскому, в хищении спирта? Как-то так получилось, что Косырев сгоряча, все обстоятельства сходились, подмахнул приказ об увольнении. Потом бутыль нашлась, но оскорбленный человек не пожелал вернуться. Это второе. Третье...

Усмехнулся соблазну мелочности. Если Нетупский просто грязный интриган — это легче, это морально вооружает. Но разве он дурак? Невозможно представить, невероятно — анонимщик от науки. Пожизненная компрометация. Вздохнул: дел-ла. И поверить нельзя, и следовало верить собственным глазам: пока неподдающаяся сложность. Ладно, устроим экзамен. Мышцы напряглись, невидящий и грозный взгляд установился в белизну стены. Приблизилось время.

Юрий Павлович вошел тихо. Уселся. Белый халат и шапочка идеальной синевы. Треугольные глаза обратились к Косыреву: почему вернулся рано? Дымя сигаретой, тот рассказал о смерти Батова. Спросил, что случилось с Володей и кивнул — да, самоинфекция, на операции было исключено. Каждый человек носитель микрофлоры, и антибиотики, к сожалению, били отбой, новые штаммы приспосабливались. Чертковой лучше сульфамиды, посоветовал Косырев и сказал, что послезавтра операция обязательно состоится... Они перебросились новостями, но о своем наблюдении с анонимкой Косырев все ж таки умолчал.

За окном гудела стройка, призрачно мигала электросварка. Косырев поморщился на особенно яркую вспышку.

— Нашли, однако, время, —сказал он. — У нас тяжелые больные.

— Я дам указание.

Докуривая, Косырев готовил свои вопросы, а Юрий Павлович, почувствовав, что шеф взволнован, скрестил пальцы на колене.

— Как же, Юрий Павлович, вы допустили? С рапортичкой?

— А вы?

Колко ответил вопросом, и скрытая усмешка на лице. Оба не назвали вслух Олега Викторовича, чего там называть. Косырев поиграл пальцами на столе.

— Юрий Павлович, м-м-м, один деликатный вопрос. Близятся перевыборы. Рекомендации предварять не могу, но...