Лев Воробьёв - Перед жарким летом

— Да-а, ин-те-ересно, — протянул Саранцев, и гладкий лоб его чуть двинулся в сторону.

Все повернулись к нему, видно, успел чем-то проявить себя.

— А почему? — спросил он и сам ответил: — В нашем сложнейшем мире информация всегда неполна, не хватает данных. Для суждения о чем бы то ни было. Вот детектив и учит проникать интуитивно, решать из малых сведений. Гимнастика ума.

В саранцевской манере говорить чувствовалось нечто снисходительное, даже фатовское. Он-то давно и все знал, но раз необходимо другим — пожалуйста. Однако внимание и уважение к нему были несомненными, говорил не глупые вещи. Поправляя прическу, Алина смотрела на Саранцева завлекательно.

Косырев не понимал склонности к детективам подобного сорта. Но — Шмелев задел его — все ли он понимает в молодежи?

— Ученым — хлеб насущный, — закончил, щекотнув ноздрю, Саранцев. —Технарям и медикам — тоже.

— Хм, —откашлялся Косырев. — В чем-то, пожалуй, и верно.

Алина мигом спряталась, но прическа ее маячила поверх голов. Теперь в центре оказался он, все расступились.

— Только люди — это не просто технари или ученые. Понимаете, — Косырев будто взвесил что-то в ладони. — Над методой почтенной дамы стоит задуматься. Ведь если за обыденной, за доброй внешностью может укрываться преступник, то не внушает ли это тотального недоверия. Ко всем и ко всему?

Саранцев улыбнулся, а Косырев понял: торжественно, но интересный поворот. Алина исчезла. Жалко, Косырев говорил и для нее.

— Тогда получается не гимнастика, а развращение ума. И чувств. Незаметно воспитывается подозрительность.

Сергей переводил глаза с Саранцева на Косырева. И Косырев, окруженный общим вниманием, увиделся ему совсем не таким, как в Речинске. Директор. Глаза отчужденно пригасли.

— Вы правы, — сказал Саранцев. — Только это — из другой оперы.

— Почему? Не разрывайте интеллект и чувственность. Для нашего времени, да и для нашего дела это грубая оплошность.

— Верно, — подтвердил, грассируя, Коган.

А вот этого не нужно, Косырев глянул остерегающе. Чтобы они, самые старшие, блокировались против молодых. Как раз и влезешь в назидательную интонацию, от которой так трудно избавиться. Саранцев просто, безо всякой трибуны и без напряжения, контактирует с молодыми, хотя и он, и Шмелев уже на четвертом десятке. Но поближе к молодости.

— Инструментарий у нас колоссальный, — Косырев окольным путем стал гнуть к своему, — а как его использовать? Опытным путем подбираемся к физиологическим основам психики. Но в целом они не разгаданы. А если дальше разрывать интеллект и чувственность, мы никогда не поймем причин массовых психических состояний. Которые — в социальной среде. Детектив же...

Говори, говори, казалось, думает Саранцев, заранее знаю, что скажешь. И снисходительно, как Декарт, — я мыслю, следовательно, существую, — улыбается. Дослушав, он сзаду-наперед пошевелил бородку и серьезно спросил:

— Значит, проникнуть в переживание можно только спускаясь от сущности, от целостности человека?

Косырев удовлетворенно кивнул. Сергей совсем не понимал, о чем речь, но исход спора не понравился ему. Оглянулся вверх, на Колосову и, нелепо взмахнув руками, как в воду бросаясь, — негативизм требовал твоего — заговорил, срываясь и торопливо:

— Но почему, почему... Почему нельзя читать, что хочется. Хоть Агату Кристи. Разве не властны выбирать, управлять собой? Мы приговорены к свободе. Свободный выбор от внутренних желаний. Нет свободы решений — значит несвобода, и... мошки мы, мошки.

Недоумение на лицах: что за парень прервал директора? Как все-таки травмирует их это непоступление, вспомнил о разговоре с Чертковой на операции Косырев. Но все равно, братец, теперь держись. Это не Речинск, не разговор вдвоем, на берегу. Выставился умником перед такой аудиторией, сам виноват. Сверху в затылок Сергею смотрела Колосова.

— Знакомьтесь, товарищи, наш новый техник, — Косырев подтолкнул его вперед. — Но у него... изъян, что ли. Экзистенциалистов начитался.

Сергей дернулся назад. Мяч, брошенный директором, подхватили сразу.

— Ах, вон как! — юркий Витя, заменивший в лаборатории Шмелева Вальку и Пашку, потер руки. — Очень интересно. Человеку, значит, все позволено? Делай что хочешь?

— Тогда подумаем, — перебил другой технарь, — и перестроим всю нашу работу. В духе полнейшей неограниченной свободы.

— Ну, что ты, — поправил тонкий как хлыст ординатор Гуляев, — перестраиваться. Зря вообще стараемся. От мошек повернуться негде, а мы ремонтируем их телеса — негодные белковые сгустки. Закрывать надо учреждение.