Лев Воробьёв - Перед жарким летом

По лицу Шмелева прошла улыбка.

— Что такое? — Косырев совсем забеспокоился.

— Вы думаете, я останусь?

— А как же!

— Нет. Доведу барокамеру, и все.

— Так, — Косырев опустился на сиденье. — Ну, выкладывай.

Шмелев обреченно вздохнул и тоже опустился на ящик. Косырев возвышался над ним несостоятельным, теряющим власть судьей. Шмелев уперся локтями в колени — и намеренно, намеренно — сбросил гриву себе на лицо.

— Все то же, — сказал он, — к Арутюнову. Там организуют новую лабораторию.

— Н-нуу, — Косырев развел руками. — Никуда я тебя не пущу.

— Любовь — пташка не ручная. Хочу делать что́ хочу.

— Но ты мне нужен. Ведь не предатель же ты.

Шмелев поднял голову, прищурился и, видно, подумал: а Лёна, которая ушла, разве предательница? Косыреву страсть как захотелось курить.

— Ну чего, чего тебе не хватает?

— Скажу, — подхватил Шмелев, — я все обдумал. Мне не хватает средней цели. Да, средней. Общая ясна, но сам вряд ли дойду. Вы тем более.

Как верно и как безжалостно. «Пройдут года, и сталь клинка покроют слоем ржавой пыли. Где тот, которого года, летя вперед, не победили?..» Так и поется в старинной шотландской песне.

— Ближайшие цели достижимы, но легковесны, — продолжал Шмелев. — Хочу размерить на свою активную жизнь, оставить след. На двадцать — тридцать лет творчества.

— Точно на такой срок? Маловато. А меня и вовсе прочь. Напрягись-ка, представь: что за средняя цель вне великой? Что, если б человечество исчезло, лет через двести? Не доживем, но и теперь все потеряет смысл.

— К чему это?

Все оказывается пустым вне союза возрастов, вне передачи труда, подумал Косырев.

— Заладил — хочу, хочу, — сказал он. — Мельчишь. А я-то задумал...

Косырев мысленно затянулся сигаретой и прищурился. Видно было: хоть и помимо воли, Шмелев заинтересовался. Поднял голову, блестящие точки в карих глазах. Очень чуток и очень нужен — руки вместе с головой, — просто необходим Косыреву.

— Ну, давайте, — сказал Шмелев, — подопытная свинка готова. Давайте, чего тянуть.

Но Косырев не торопился, молчал. Молчали оба. Сейчас ты у меня подпрыгнешь,

— Ты где — на Марсе? — спросил Косырев. — Надо читать объявления. Прямо у входа.

Шмелев потер щеку. Косырев рассказал и о стычке с Нетупским, и о том, что Юрий Павлович будет рекомендован секретарем, и об остальном. Откровенно и полностью, с этим человеком иначе не выйдет. Шмелев тер щеку. Если заинтересован, умеет слушать.

— Во вторник ученый совет, проба. Будешь иметь касательство к этой идее. Ясно?

Шмелев застыл. Ей-ей он испугался: не прозевать бы, не прошло бы мимо, вдруг — эпохальное. Подавай уникальное личное участие, такая у него слабинка. Поймал его Косырев.

— Схватка титанов не для моих слабых нервов, — сыронизировал Шмелев, — но такое зрелище пропускать нельзя. Что это вы, дорогой шеф, успели натворить?

— И второе, — Косырев закреплял успех. — Кто ты такой в этой борьбе? Я снова о вступлении в партию. Из рабочей семьи, и сам работяга. Пора.

— Меня никто особенно и не звал. Теперь я согласен, но...

— Его не звали, — перебил Косырев. — Его нужно особо приглашать. Н-ну, фразеология. Нет, мы тебя по косточкам разберем и, обещаю, — приму участие.

— ...но я могу вступить в партию и в другом месте.

Ладно, ладно, шантажируй по инерции. Но Косырев знал — все в порядке. Он спохватился, обидчивый Саранцев ждал слишком долго.

— Парня этого надо устроить в общежитие. Сергей Семенихин, запомни.

— Ладно, сделаю.

Шмелев натягивал перчатки. Косырев снова прошел все процедуры.

Но напрасно он думал, что Саранцев скучает. Толпа техников, рабочих и сдавших минимум ординаторов окружила кого-то, Косырева никто не заметил. Размахивая руками, прижимая их к груди и строя на подвижном румяном лице разные разности, в середине круга стояла Алина. Раз! — выбросила вперед не свои, а чьи-то скрюченные пальцы, пригнулась зловеще, безжалостно растрепала волосы. Агата Кристи, только что прочитанный детектив. Наверху складной лесенки, как на насесте, Колосова опустила подбородок на колени и охватила руками голые, бутылочками, девичьи ноги. Глаза красноватые, грустна, как и бывает после срывов — закон. Реаниматор Быков наморщил плосковатое лицо. И даже Коган был тут. Он выставил вперед ухо и иронически, но не без интереса, тоже слушал. В этом окружении Сергей, положивший руку на лесенку, весь как-то сжался, полинял. А Саранцев надменно улыбался — и что за привычка! — щекотал свою ноздрю. Халата так и не снял, чтобы все видели: сегодня участвовал в операции. Как молод он еще, как молодо большинство вокруг... Рассказывая, Алина больше, чем на других, поглядывала на него, на модника. Да и Сергей нет-нет и кидал на него горячий взгляд. Все-таки Алина по-настоящему артистична — глаза, руки, модуляции голоса... Ну, и все, преступник изобличен.