Джеймс Купер - Избранные сочинения в 6 томах. Том 6.

— Удивительно, — сказала наконец миссис Уиллис, — что люди столь необразованные способны на такую же преданность, как и те, в натуре которых душевная тонкость сочетается с образованием!

— Это и правда достойно удивления, — подхватил Корсар, как бы очнувшись. — Я отдал бы тысячу самых блестящих гиней, когда-либо отчеканенных на монетном дворе Георга Второго, чтобы узнать историю жизни этого юноши.

— Значит, он вам незнаком? — стремительно вмешалась Джертред.

Корсар обратил к ней рассеянный взор, но постепенно глаза его оживились, и в них появилось такое выражение, что у гувернантки от волнения подкосились ноги и она начала дрожать всем телом.

— Кто осмелится сказать, что знает сердце человека? — заявил он, почтительно кланяясь в сторону девушки. — Все мы не знакомы друг другу, пока не научимся читать чужие мысли.

— Лишь избранным дано прозревать тайны человеческой души, — сухо заметила гувернантка. — Нужно хорошо знать людей и многое испытать, прежде чем судить о помыслах тех, кто нас окружает.

— И все же мир хорош для тех, кто сумеет сделать его веселым, — воскликнул Корсар, внезапно поддавшись свойственной ему смене настроения. — Все легко тому, кто достаточно смел, чтобы следовать своей прихоти. Истинный философ не тот, кто живет долго, но тот, кто умеет пользоваться жизнью. Человек, который умирает в пятьдесят лет, испив полную чашу наслаждений, более счастлив, чем тот, кто скрипит сто лет, влача тяжкие цепи светских условностей и боясь вымолвить лишнее слово, чтобы его не осудили соседи.

— Однако есть люди, для которых высшее наслаждение — идти по стезе добродетели.

— В устах дамы это звучит мило, — ответил он с таким видом, за которым проницательная гувернантка расслышала нотки сдерживаемой необузданности.

Она с радостью избавилась бы от своего гостя, но блеск его глаз и ненатуральная веселость, стоившая ему немалых усилий, удержали ее от риска оскорбить человека, который не знал иных законов, кроме собетвенной прихоти. Поэтому она искусно переменила тему разговора и с мягкой женственностью, исполненной достоинства, указала на музыкальные инструменты, видневшиеся среди сборной мебели каюты.

— Тот, чья душа смягчается под влиянием гармонии, чьи чувства живо откликаются на сладостные созвучия, не станет порицать радости невинных душ. Эта флейта и гитара принадлежат вам?

— Ужели такие пустяки дают вам основание наделять меня достоинствами, о которых вы говорили! О люди, люди, как вам свойственно ошибаться! Прямодушные всегда принимают кажущееся за сущее. Тогда уж считайте, что я денно и нощно молюсь перед этой блестящей безделушкой, — ответил Корсар, указывая на осыпанное бриллиантами распятие, висевшее подле двери.

— Я все же надеюсь, что вы испытываете хотя бы почтение к тому, в чью память мы чтим это распятие. Люди могущественные и счастливые мало думают в своей гордыне об утешении, ниспосылаемом свыше; но тот, кто часто прибегал к его благотворному воздействию, не может не испытывать глубочайшее благоговение.

Гувернантка сидела опустив голову, но, произнося эти бесхитростные слова, охваченная глубоким чувством, она подняла глаза и обратила к нему проникновенный взор. Ответный взгляд был столь же серьезен и вдумчив, как и ее собственный. Легким, почти неощутимым движением Корсар коснулся ее руки.

— Значит, мы сами повинны в том, что склонны к греху и не имеем сил ему противиться?

— Спотыкается лишь тот, кто хочет пройти свой жизненный путь один, без всякой помощи. Не сочтите мой вопрос оскорбительным, но неужели вы никогда не обращаетесь к богу?

— Это слово давно не произносится на нашем судне, разве что при сквернословии и богохульной брани, которая теряет остроту, коли выражена простым языком. Но ведь во всяком божестве заключено не более того, чем наделило его воображение человека.

— Глупец сказал в своем сердце: «Бога нет», — ответила она голосом столь твердым, что он проник даже в душу того, кто давно свыкся с величием и превратностями своего буйного ремесла. — «Опояшь чресла свои и будь мужчиной, ибо я вопрошаю и жду твоего ответа: где был ты, когда я создавал землю? Ответствуй, понял ли ты меня? »

Огненным взором впился Корсар в горевшее воодушевлением лицо гувернантки. Склонив голову набок, он громко сказал, как бы отвечая собственным мыслям:

— Все это я не раз слыхал, почему же слова твои волнуют мне грудь, словно я вновь вдыхаю живительный воздух родины! Повтори то, что ты сказала. Умоляю, не меняй ни единого слова, ни одной интонации!