Даниэль Шпек - Bella Германия

Винченцо не знал, чем будет заниматься на Салине, но не все ли равно, где ему, вечному изгнаннику, пустить корни. А это требовалось сделать поскорее, чтобы не потеряться окончательно. Стать наконец кем-нибудь.

На рассвете он вернулся в постель и, взбудораженный ночными фантазиями, прильнул к теплому телу Тани. Спала она, разумеется, голой. Винченцо прошептал ей на ухо признание в любви. Таня повернулась, погладила его по волосам, пробормотала что-то в ответ и снова уснула.

– Я хочу жить с тобой, Таня, – прошептал Винченцо, – хочу иметь от тебя детей. Я хочу на тебе жениться.

Она открыла глаза. Винченцо ждал.

Сонная, Таня села на кровати и включила лампу на ночном столике. Винченцо рассказал ей о заброшенном доме, который можно отремонтировать, о растрескавшейся плитке на террасе, о нерожденных детях. Таня слушала его удивленно, а потом не выдержала и перебила:

– Винченцо, я хочу уехать отсюда, поскорее.

– Но нам нельзя в Германию.

– Хорошо, но почему в таком случае нам не отправиться дальше?

– Куда это?

– Дальше, на юг. В Алжир, на Кубу, в Боливию. Там есть чем заняться. Зачем торчать в этой дыре, где и за сотню лет ничего не изменится?

– И как ты намереваешься пересечь границу без паспорта?

– Паспорт можно купить. Что я буду здесь делать?

Винченцо погладил ее обнаженное плечо:

– Я люблю тебя, Таня.

– Я тебя тоже. – Таня задумалась, взяла сигарету. – Что я буду здесь делать, Винченцо? Стряпать?

– Разумеется.

Он улыбался. Таню невозможно было представить в роли домовитой итальянской мамаши, но разве то, что так нравилось ему в ней, – свободолюбие, прямота, бескомпромиссная честность – должно стать помехой в семейной жизни?

У них все будет не так, как у родителей, они все сделают иначе. Для начала перевоспитают себя, а потом и своих детей вырастят свободными людьми. Они докажут, что можно по-другому.

Но чем дольше говорил Винченцо, тем грустнее делалась Таня. Для чего она училась? Она видела себя частью большого движения – общеевропейского, да что там, мирового. Солдатом революционной армии. А Винченцо – своим соратником. С чего же это вдруг он засомневался?

Неправда, возразил Винченцо. Он по-прежнему верит в справедливое общество с равными возможностями для всех. Вот только… Нет, ему явно не хватало слов. Винченцо замолк. Он чувствовал себя одиноким более чем когда-либо.

Но Таня расслышала в его молчании давнишнюю стыдливость и попыталась растормошить его. Он же не какой-нибудь буржуа, к чему ему вешать себе на шею дом и семью. Тем более в таком возрасте… Он непременно сделает из своей жизни нечто особенное, с его-то талантами…

– Вот только не надо про таланты, – перебил Винченцо. – И про то, как я зарыл их в землю.

Он встал, вышел из комнаты, из дома. Хлопнул дверью – оставил Таню одну.

Куда ему было идти? Без паспорта, который, конечно же, давно у полиции, Винченцо был никто. Разговор с Таней не улучшил ему настроения. И то была не та неуверенность в собственных силах, что всю жизнь преследовала его мать, не страх оказаться недостаточно хорошим для этой жизни. Винченцо изводил не страх, а отчаяние. Он будто явился в этот мир, как на театральное представление, опоздав к его началу. И хотя у него имелся билет, все места в зале уже были заняты.

К ужину Винченцо вернулся домой. О детях они с Таней больше не говорили. После вечерних новостей – Джованни привез немецкий телевизор – показывали документальный фильм про Вьетнам.

Вьетконговцы почти у Сайгона, американская армия почти разгромлена. Всюду царил хаос. Американцы вывозили из страны сирот. В чреве огромного самолета, доставлявшего во Вьетнам вертолеты и танки, летели сестры милосердия с сотнями маленьких детей. За океаном сирот предполагалось разместить в приемных семьях. Babylift – вот как называлась эта операция.

Первый самолет потерпел крушение вскоре после старта. Сто пятьдесят пять погибших, половина – дети.

Винченцо охватила ярость. Он так проклинал американцев, что Джованни пришлось выключить телевизор. Таня недоумевала: с чего это ее приятель так раскипятился?

– Война закончилась, Винченцо.

– Ничего не закончилось! – кричал он. – Кто дал им право вывозить детей? Что с ними станется лет через двадцать?

– Но это сироты, Винченцо. В Америке им было бы лучше.

– Убийцы! Похитители младенцев! Какого черта они вообще делали во Вьетнаме?

– Во Вьетнаме коммунисты, – заметила Розария.