Маша Трауб - Бедабеда [litres]

– Мам, скажи, а ты папу любила? – вдруг спросила Настя.

– О боже, дети задают этот вопрос лет в одиннадцать, двенадцать, а не в твоем возрасте. Нет, не любила, в твоем понимании. Не умирала от страсти, не теряла себя, не подстраивалась. И, откровенно говоря, твой отец не сделал ничего для того, чтобы вызвать у меня хотя бы чувство благодарности. Я любила бабу Нюсю, тебя, Нинку, Димдимыча, Витю, когда он был маленький. Твой отец… Мне с ним было весело, легко. Я была в него влюблена. Мне нравилось проводить с ним вечера – играть в карты, в шашки, в домино. Нравилось лежать на диване и читать. Смотреть кино – он всегда смешно комментировал игру актеров и сюжетные линии. Он умел меня рассмешить. Мне нравилось смотреть на него со спины – у него была очень красивая спина, широкие плечи. Но к любви это не имеет никакого отношения. Иногда я восхищалась его работой, талантом. Оказалось, этого недостаточно для семейной жизни. И для того, чтобы быть родителем. Возможно, нам как раз не хватило той самой любви, о которой ты говоришь.

– Я думала, мы ему мешали. То есть ты мешала. Работать. Не понимала его, не поддерживала.

– Мне кажется, он сам себе мешал. Илья всегда считал, что достоин большего, что его просто не понимают или завидуют. Ирэна Михайловна, царствие ей небесное, внушала это сыну с раннего детства. Ну и прибавь к этому свойство характера – во всех неудачах винить других. Да, Илью никак нельзя было назвать бесталанным, но, к разочарованию моей свекрови, ее сын до гения недотягивал. К тому же Илья был ленивым. Он окончил архитектурный институт, где находился на хорошем счету, но к реальной жизни оказался не готов. Не мог устроиться на постоянную работу. Брался за проекты, которые благополучно заваливал, потому что был не в состоянии довести работу до конца. Ирэна Михайловна свято верила, что ее Илюша еще скажет свое слово, что его талант наконец пробьет ему дорогу. Но однажды он напился и признался мне, что лучшей работой для него оказалась студенческая стажировка в архитектурном бюро. Он отвечал за сейф и печать. Ему выделили большой стол, абсолютно пустой. В ящике стола лежал ключ от сейфа. Несколько раз в день к нему подходили сотрудники с бумагами, требующими заверения официальным штампом. Илья открывал ящик, доставал ключ, открывал сейф, дул на печать и шмякал на лист. После чего клал печать в сейф, закрывал его на ключ и убирал ключ в ящик стола. Даже если сотрудники вдруг приходили в одно время, Илья не нарушал ритуала. Он возвращал печать в сейф и в том случае, если следующий в очереди человек умолял «шмякнуть побыстрее». Я, когда это услышала, была потрясена. Оказалось, работа мечты моего мужа – ставить печать и отвечать за сейф. А вовсе не создавать, творить, ломать стереотипы, прорываться, плевать в вечность, что всегда ожидала от сына Ирэна Михайловна. Он так и не смог признаться матери, что не просто не хочет, а не может соответствовать ее представлениям о нем. Заказы, которые он получал все реже, ему доставляли настоящие страдания. Илья боялся ответственности, сроков, в которые требовалось уложиться. Если на заказ отводилась неделя, шесть дней из семи Илья страдал от того, что должен сделать этот заказ – ужасный, тупой, бессмысленный, никому не нужный. Ирэна Михайловна, кстати, всегда поддакивала, убеждая и себя, и сына в том, что он не должен размениваться по мелочам. Но, к сожалению, семейная жизнь подразумевает мелочи, регулярные гонорары, а лучше стабильную зарплату с авансами и премиями. Так что, поверь, не я виновата в том, что твой отец не стал великим архитектором.

– Мам, ты думаешь, я опять совершаю ошибку? – спросила Настя, сражаясь с заусенцем, на этот раз на указательном пальце.

– Думаю, да, но мы с тобой миллион раз это проходили.

– Мне кажется, что сейчас все по-другому.

– Конечно, по-другому. У тебя каждый раз не похож на предыдущий. Раньше ты с женатыми мужчинами не встречалась.

– Он не скрывал, сразу предупредил. Он честный! – воскликнула Настя.

– Ну естественно, еще скажи, что порядочный, – отмахнулась Людмила Никандровна.

Она ждала, когда Насте наскучит разговор, но та продолжала сидеть на своей любимой табуретке. Обычно еще и раскачивалась, и Людмила Никандровна удивлялась, как еще табуретка не сломалась. Сейчас Настя опять начала качаться.

– Насть, перестань, пожалуйста, – попросила Людмила Никандровна, не выдержав.

– Почему мне кажется, что вам страшно? – спросила Анна, и Людмила Никандровна внутренне замерла. Все было именно так – даже когда все казалось благополучным, она испытывала страх. Не тревожность, не повышенное беспокойство, а страх.