Маша Трауб - Бедабеда [litres]

– Дай мне денег, – попросила Настя.

– Не дам. Обратись к Будде или к фее леса. Можешь у Юнга или Фрейда попросить. Или кто там у вас сейчас в моде? О, точно, обратись к Заратустре!

– Дай хоть проездной! – Настя, обалдевшая от того, что мать не ведет себя как обычно, стала говорить, как маленькая девочка, которая выпрашивает деньги на мороженое.

– Не дам. Все к этим, вашим. У нас с метрополитеном другие отношения, – отрезала Людмила Никандровна, удивлясь, как она вообще может произносить такие слова.

Настя ушла, опять хлопнув дверью. Она всегда хлопала дверью. Потом, правда, возвращалась раза три, забыв расческу, зонтик или телефон. Сразу она уйти почти никогда не могла. Если Людмила Никандровна замечала за собой расстройство другого толка – сто раз проверяла, выключены ли утюг, свет, плита, но не возвращалась с проверкой, а мучилась целый день, то Настя всегда находила повод вернуться. Например, за гигиенической помадой, сообщив, что без нее не проживет. Или за коробочкой теней. Не важно за чем. Но она заходила, шла, не разуваясь, в комнату, копалась в косметичке или в шкафу, уходила и снова возвращалась за бессмысленной ерундой.

Диагноз – расстройство, к доктору не ходи. Людмила Никандровна поняла, что с ней тоже произошли перемены, причем необратимые. Так бывало после игры, тяжелой и позорной, закончившейся сокрушительным проигрышем. А до этого – череда побед, эйфория, самоуверенность. Но эта игра расставляла все на свои места – они видели соперниц, сильную команду и понимали, что им до них еще прыгать и прыгать. А может, вообще не допрыгнуть. Так получилось и с Настей – Людмила Никандровна увидела реальное положение вещей: у дочери наметились первые морщинки вокруг глаз, а уголки губ опустились чуть ниже положенного. Настя немного прибавила в весе, и ей это, конечно, шло, придавало женственности. Но были заметны усталость, круги, залегшие под глазами. Дочери уже не так легко, как раньше, давались путешествия по разным постелям, поиски истины, шаманские практики и бессонные ночи.

В тот раз Настя, обалдевшая, оттого что мать вдруг ей отказала даже в проездном, вернулась за зонтиком. Потом еще раз за шарфом. А на третье возвращение прошла на кухню, села и вдруг начала рассказывать. У нее появился новый бойфренд, который в свои сорок лет продолжал внутренние искания. У бойфренда имелись жена и двое детей, но ни его, ни Настю этот факт особенно не беспокоил. Настя чересчур эмоционально начала доказывать матери, что жена ее нового возлюбленного, которая, конечно, скоро станет бывшей, не понимает этого прекрасного мужчину и, какой кошмар, требует, чтобы он ходил на работу с девяти до шести. Людмила Никандровна ответила, что не видит в регулярных походах на работу ничего ужасного, а напротив, очень даже полезно иметь работу, чтобы прокормить своих детей, тем более двоих. И раз мужчина к сорока годам этого не понял, то это диагноз. Самый банальный – инфантилизм и безответственность. Но наверняка и другие психозы-неврозы найдутся. Настя буркнула, что «там все сложно» и мама, как всегда, ничего не понимает.

– Настя, все сложно бывает в пятнадцать лет, и это – переходный возраст, а в сорок это называется «кризис среднего возраста». И то, и другое проходит. А если не проходит, то, извини, это опять ко мне на прием.

Настя вдруг начала хохотать, причем не как обычно, а искренне, от души. Так она смеялась разве что в детстве. Или так смеется Марьяша? Да, конечно, это ее смех – искренний, заливистый. Один в один. Людмила Никандровна вдруг поняла, что невольно путает дочь с внучкой.

Настя ведь росла настоящей букой. Нет ни одной фотографии, на которой бы она улыбалась или смеялась. Разве что в раннем детстве, рядом с бабой Нюсей. Стоило нянечке взять ее на руки, Настя расплывалась в счастливой улыбке.

– Ну что ты лыбишься? – ворчала баба Нюся. – Я же уже старая, не могу тебя тягать.

А потом Настя улыбаться перестала. Максимум – изображала кривую ухмылку. Людмила Никандровна, по натуре смешливая, да и в спортшколе не выживешь, если без юмора, удивлялась собственной дочери. «Очень серьезная девочка», – говорили окружающие, но Людмила Никандровна уже тогда понимала, что дело в другом. А в чем – так и не выяснила. Не было у Насти таких уж бед, которые бы отучили ее от естественной потребности человеческого организма смеяться. Марьяша же просыпалась с улыбкой, хохотала так, что могла описаться, очень любила, когда бабушка шутила.