Марат Баскин: Глиняный шар

Бабушка Цырул несколько раз вслух прочитала письмо дедушке, а потом его спросила:

— Шеел, вос ис дос? Что это такое?

Дедушка долго вертел письмо в руках, как будто не знал, что с ним делать, потом посмотрел на бабушку и сказал:

— Ит ис Бер-Довид, это Бер-Довид, брат моей мамы. Цырул, не бойся, они нашего Моню не обидят! Пусть едет!

И дядя Моня поехал. На заводе его принял молодой человек, который назвался помощником управляющего реб Срулам. Он сразу определил Моню учеником к бухгалтеру и дал Моне большие для того времени деньги — десять рублей!

И, может быть, дядя Моня стал бы большим человеком, если бы все это произошло немножко раньше. Но увы! На «Авроре» уже расчехлили пушки.

И дядя Моня, не пробыв в учениках и полгода, вернулся в Краснополье. За эти полгода он нашу родню так и не увидел, зато увидел, как Ленин выступал с броневика, и стал благодаря этому чуть ли не героем революции в Краснополье: вейз мир, Моня видел самого товарища Ленина! Дядя рассказывал об этом на всех углах, и… первая же банда, захватившая Краснополье в двадцатые годы, убила его как еврея и как символ революции.

После этого бабушка запретила всем в семье заниматься политикой:

— Это не наше дело: у нас и без этого хватает забот! Киндерлах, дайте дожить спокойно!

Но разве в то время и при той милухе можно было обойти политику стороной?!

На уроке истории сын тети Поли Иоська толкнул нашу Малку за локоть, и она нечаянно перечеркнула в учебнике портрет товарища Сталина! Хорошенькое дело в хорошенькое время, как говорила наша мама.

За несколько дней до этой истории арестовали нашего соседа, девяностолетнего Якуба Ивановича. Он еще до революции учился в Берлине и вернулся где-то перед самой революцией в Краснополье с женой немкой. Лотта, так звали его жену, устроилась в школе учительницей немецкого языка, а Якуб Иванович пошел в землемеры. Детей у них не было, и в старости они оказались совершенно беспомощными: у Якуба Ивановича отнялись ноги, а Лотту замучили головные боли, или как она их называла — мигрени! И бабушка Цырул, и Малка, и моя мама помогали соседям, чем могли. А дедушка Шеел любил заходить к хаверу Якубу поговорить о жизни. Малку с мамой бабушка Цырул посылала вслед за дедушкой к соседу, чтобы присмотрели вос татэ тут, что делает дедушка. И как рассказывала мама, это были у них с Малкой самые счастливые минуты в детстве: послушав разговоры дедушки с соседом, никто никогда бы не сказал, что дедушка сумасшедший. Затаив дыхание, они слушали разговоры взрослых и кушали швабские вареники тети Лотты. Когда они возвращались от соседей, бабушка всегда спрашивала, о чем говорил дедушка с другом, и мама с Малкой дружно отвечали:

— Про огород!

Как тетя Малка мне потом рассказывала:

— Не могли же мы маме сказать, что дедушка вел в основном разговоры о политике: мама бы этого не перенесла! — тетя Малка улыбалась и доверительно добавляла: — А папа не говорил маме, что мы кушали у тети Лотты некошерные вареники!

Каждое утро перед школой тетя Малка заносила соседям горлачик сыродоя, и в тот день, когда соседей арестовали, столкнулась у соседской калитки с краснопольским энкеведистом Гришкой. Он оттолкнул Малку, бросив сквозь зубы: «Отойди!» — и в открытую калитку протащил за ноги Якуба Ивановича. Лотту под руки вывели два незнакомых человека. Лотта кричала что-то по-немецки, и один из державших ее всунул ей в рот конец ее платка, чтобы она замолчала. И она, вытаращив глаза, начала задыхаться. Тетя Малка запомнила на всю жизнь стучащуюся о каменную дорожку голову Якуба Ивановича. За день до этого она помогала Лотте положить эту дорожку, и тетя Лотта радовалась ей и говорила: «Вундерфул!»

И вот после этой истории тетя Малка перечеркнула портрет Сталина! Через полчаса об этом стало известно в НКВД, но когда Гришка пришел за Малкой, она была уже сумасшедшей! И Гришка ее не арестовал, но сказал маме:

— Я не возбуждаю дела в память о вашем брате-революционере! И учитывая, что все в вашем роду сумасшедшие.

И в этот день бабушка Цырул была счастлива, что у нее сумасшедший муж и сумасшедшая дочь!

— Спасибо тебе, Готыню, что ты забрал у них ум, но оставил их живыми и с нами!

После этой беды все остальные беды как-то стали обходить наш дом стороной, и до самой войны жили, слава Б-гу, как все: не то чтобы хорошо, но тихо. А потом была война…

В эвакуацию наша мишпоха бежала едва ли не последней: немцы уже бомбили дороги, и двигались беженцы, в основном лесами. Где-то под Кричевом попали на немецкий десант и, убегая от него, потеряли дедушку. Когда остановились передохнуть и обнаружили пропажу, бабушка сказала: