Алексей Шепелёв - Russian Disneyland

Находясь, кстати, именно на малой родине, жаль только, что не в бабушкином доме; а недавно прям я побывал – наверно, в первый или второй раз за последнюю декаду идиотской во многом писательской жизни! – в своей родной школе: давал интервью районному ТВ, потому что за оное мне – косвенно, впрочем – заплатили 3 тыс. руб. – такие гонорары иным насосам только снятся!

Ведь с другой же стороны, именно при написании «Эха» я осознал, что при этом пресловутом соблюдении общепонятности и адекватности текста (которой мне всё же пришлось сделать некоторые уступки) индивидуальная стилистика, сам строй речи и мысли, а может быть, и всего авторского художественного мира теряется и переводится – будто с иностранного. Появляется литературность , но что есть сие? Разве не какое-то странное ощущение, что все тексты пишет один и тот же автор. Особенно это видно по новейшей волне нашей прозы – тех, кто пришёл в литературу с 2000-х гг. (во всяком случае, если судить по верхушке айсберга, сияющей в лучах признанности). Довлеет какая-то непонятная (вернее, понятная тем, кто в состоянии её воспроизвести) норма (нужно только избегать штампов в языке, бытующих в средней руки журналистике, и желательно – хотя бы в половине мыслей – и всё, карьера писателя обеспечена!), тогда как пресловутое «сверхусилие», которого так (риторически, не ригорически) требуют критики, в самую первую очередь может быть реализовано именно на уровне так называемой индивидуальности текста (коли уж Вы взялись за его написание), и поэтому они сами же, ещё вместе с редакторами и читателями (которые здесь ссылаются друг на друга), автору это дать не дают, и всё-это напоминает разговор двух (и более) энэлпэшников, которые знай себе подстраиваются под голос и манеры друг дружки, якорятся , серьёзничают, ярятся, серьёзно веселятся, но не в Гамбурге всё-это происходит. В идеале (а на самом деле на практике!) речь идёт ни много ни мало как о написании текста, не имеющего себе аналогов – в основном в национальной литературе, а уж подавно и вообще в мировой – как, например, сразу отличимы по стилю и строю мысли творения Гоголя, Достоевского, Толстого или Платонова, но если б им придать хорошего современного редактора, издателя и корректора, то и от них остались бы токмо рожки и ножки.

Не могу дать отчёт о литературе постлолитско-постнадпропастического периода (не читал даже Селинджера! – в студенческие годы мы с О. Ф. из-за необременённости достатком читали лишь книги, которые сами попадали нам в руки, и больше занимались практикой, производством, а не впитыванием), но в кинематографе последних лет тема вообще довольно разработана: здесь и «Hard Candy» ( про деводжгу ) и «Sweet Sixteen» ( про мальчега ), и проникновенная история о том, как одна юница по-настоящему любила свою подружку и покончила из-за неё с собой (названия не помню), и довольно широко известный «Fucking Amal», русский перевод которого дал заглавие песне «Тату» и вдохновил их кукловодов на лесбийский имидж, и «Небесные создания» – о платонической вроде, но деструктивной дружбе двух школьниц, и ещё «Party Monster» («Клубная мания») – фильмец о детках-баловнях, любящих клубится и всего чуждых, и «Город Бога» про детей-гангстеров, и др. (В 2008-м вышел уже «Все умрут, а я останусь» Германики, а чуть раньше были её документальные зарисовки из жизни подростков. Однако я о том не знал, а все указанные ленты посмотрел в 2008 г. – как раз примерно когда писал предисловие – когда получил хоть какой-то (на работе) доступ к интернету. – Прим. 2013 г.)

А чего стоят появившиеся году в 2010-м и вызвавшие резонанс в СМИ видеорлики, в которых ученики издеваются над учителями (а не наоборот), бьют их и т. д. В наше время такого представить было никак не возможно. Когда напечатали рассказ «Черти на трассе», снабдив его дурацким подзаголовком «рассказ учителя», то первые строки, где сообщалось, что Василия Петровича ученики заглазно называли просто Василием (поскольку ему было 27 лет), а некоторые – особо заматеревшие старшеклассники – приглазно, после редактуры стали выглядеть так: «Василию Петровичу, которого все заглазно звали Трактором, а выпускники и отдельные ученики – приглазно… было лет тридцать семь…» (плюс подтягивание образа под шаблон так называемого кризиса среднего возраста). На что я особо вознегодовал: чтобы кто-то кого-то в глаза звал прозвищем (да хоть и именем без очества) – не припомню! – Прим. 2013 г.