Вячеслав Прах - Храм мотыльков [litres]

Она смотрит, Уильям, на замкнутого, необщительного тебя и видит не твою особенность, нет. А свое несовершенство! Словно твой порок – это не твоя уникальность, а ее убожество. Ведь она могла тебя воспитать по-другому, как ей кажется, уделить тебе больше времени и открыть этот мир теми глазами, которыми смотреть на него совсем не страшно. Поделиться с тобой кожей, которой не больно от прикосновений. Ей кажется, что она могла бы изменить картинку твоего мира, вовремя отдав тебе свое зрение. Наши матери несут и свою ношу, и нашу, им гораздо труднее, чем нам.

– Вы оправдываете мою маму, Фре?

– Да.

– Почему?

– Потому что она тебя здесь оставила.

– Я сам себя оставил здесь, Фре. Не она! Она предлагала мне вернуться домой, когда еще военного не похоронили на кладбище. Но я отказался.

– Почему ты отказался, Уильям?

Мальчик перевел взгляд на лампочку бежевой люстры.

– Мне здесь хорошо. Мне нравится это место, Фре. Здесь меня никто никогда не трогает, никто не делает мне больно, иногда доктор Сте, но он приходит очень редко.

Да, доктор Браун заметил, что юношу не посещает никто из врачей. Они не воспринимают аутизм болезнью, небольшое отклонение – и не более того. И, скорее всего, Тереза Бах платит доктору Стенли кругленькую сумму один раз в месяц, чтобы ее сына никто не трогал и не отвлекал от музыки.

– Здесь, Фре, я смотрю во двор, наблюдаю за тем, как разные люди ходят по кругу, смотрят в небо, а иногда и в мое окно, курят сигареты, разговаривают с другими людьми. Улыбаются, смеются, плачут. Они живут сейчас, гуляя неспешным шагом по двору, и не знают, что для меня они – просто герои из фильма. Что для меня их жизнь – это кино, которое в отличие от телевизионного фильма я не могу записать на диск и пересмотреть еще раз.

Они меняются, Фре. Каждый раз новые лица и герои в этом саду. Я немного разбираюсь в кино, потому что закрывался раньше в комнате моего второго дома, включал видеопроигрыватель и смотрел… Смотрел, пока военный не начинал бить руками и ногами в дверь, приказывать, чтобы я его впустил. Я смотрел кино, а когда от его слов мне становилось очень страшно, я выключал телевизор и ложился в кровать. Накрывался одеялом с головой и ждал, когда все это закончится.

Спустя какое-то время падала на пол задвижка с тяжелым грохотом, и врывался он. Он сломал больше десятка засовов в моей комнате за все время. Военный стягивал с меня одеяло и приказывал мне смотреть ему в глаза, а затем заставлял снимать всю одежду и стоять перед ним голым.

– Зачем, Уильям? – сердце Фредерика застучало сильнее.

– Он искал следы на моем теле. Он особенно осматривал руки, пах и боковые части ступней.

А когда он ничего не обнаруживал, то начинал еще сильнее злиться и кричать мне, что все узнает рано или поздно. А потом меня убьет.

– Ты называешь его военным, потому что он служил или почему?

– Он – офицер.

– Действующий или в отставке?

Фредерик задавал вопросы в том времени, в котором вел разговор его собеседник.

– Он не работает.

– Хорошо… Скажи мне, Уильям, ты никогда не думал признаться ему, что ты любишь смотреть фильмы и писать стихи?

– Я уже говорил, Фре. Нет, потому что он делает больно.

– А что, если я скажу тебе, что военный делает тебе больно, потому что ему делаешь больно ты?

Молодой человек напрягся и о чем-то задумался.

– Что это значит? Не понимаю.

Солнце зашло за тучи, и в комнате вдруг стало темно.

– Он подвергает тебя боли, потому что совсем не знает тебя. Потому что он – взрослый и многих вещей не понимает в принципе. Твой отец не понимает, как можно не выходить на улицу, не общаться со своими сверстниками, а запираться постоянно в своей комнате и делать там неизвестно что. Ты ведешь себя тихо, людям кажется, что если ты человек тихий, а в придачу еще и молчаливый, то тебе явно есть, что скрывать. Ведь ты военному ничего не говоришь, правда? А потому в его голову лезут самые разные догадки. Затем начинаются опасения за твою жизнь, и последствие этого – насилие и постоянная взаимная боль.

Ты – палач и жертва. Ты – хищник и добыча в одном лице, но твоему телу, затмевающему болью разум, известно о тебе только то, что ты – жертва. Ты не можешь чувствовать других людей, переносить их через свою кожу, чтобы понять. Чтобы тебе было больно и за них. Потому, Уильям, ты всегда на стороне страдания. Тебе, к сожалению, никогда не разобрать траекторию удара в твою сторону, чтобы выяснить его причину. Любой удар нуждается в причине. И только если причина для него недостаточно обоснованная, этот удар нужно запоминать и позволять ему делать себе больно… Уильям, возможно, я сейчас объясняюсь трудно…