Джонатан Франзен - Конец конца Земли

В самом щедро реализованном своем произведении, «Эпохе невинности» (1920), которое Уортон написала через много лет после романа с Фуллертоном и уже после того, как Великая война превратила предшествовавшие ей десятилетия в далекое прошлое, Уортон рассказала собственную историю куда откровеннее, чем прежде, расщепив себя на двух персонажей, мужчину и женщину, – отделив, так сказать, бороду от лилии. Главный герой, Ньюленд Арчер, олицетворяет происхождение Уортон: изгой-одиночка, он, тем не менее, плоть от плоти старого Нью-Йорка с его социальными нормами и, как бы ему ни хотелось обратного, идеально вписывается в степенный консервативный мир с его правилами и удобствами. Великая любовь Ньюленда, Эллен Оленска, – тот человек, которым Уортон стала: независимая эмигрантка, пережившая несчастный брак и крушение иллюзий, родившаяся в Нью-Йорке свободолюбивая европейка. Героев так тянет друг к другу, потому что они похожи настолько, насколько вообще могут быть похожи две части цельной личности. Так что в этом романе персонажам Уортон в кои-то веки сочувствовать легко. Они не совершают ошибок, их практически не заботят деньги. Эллен всего лишь красива и в беде, а Ньюленд всего лишь мечтает о ней, но, поскольку женат, не может ее получить.

Прелесть «Эпохи невинности» в том, что роман изображает судьбы героев в перспективе. Перенеся основные события в 1870-е годы, Уортон тем самым дает себе возможность в конце показать Ньюленда и Эллен в совершенно новом мире, где их былые испытания кажутся продуктом своего времени и среды. Роман становится историей не только о том, чего им получить не удалось – чего их лишили бонтонные козни старых нью-йоркских семейств, – но и о том, чего им удалось добиться. И значительные, душераздирающие слова о несбывшейся мечте Ньюленда произносит в романе не Эллен и не Ньюленд, но женщина, с которой он так и не развелся. Уортон, бесспорно, по ее же собственным словам, «устремляет ослепительный прожектор критического внимания» на социальные условности, изуродовавшие ее собственную молодость, – однако же и воспевает их. Она описывает их с такой точностью и полнотой, что они предстают в исторической перспективе тем, чем, по сути, и являются: общественными установлениями со своими достоинствами и недостатками. И тем самым лишает современного читателя незамысловатого удовольствия осудить устаревшие нормы. Зато в конце романа он обретает сострадание.

1. Читатель – друг, а не противник и не зритель.

2. Художественная проза для ее автора – личная вылазка в область пугающего или неизвестного. В ином случае писать ее нет смысла, разве только для денег.

3. Никогда не используй затем как союз – для этого у нас есть и. Затем в роли союза – неудачная попытка ленивого или глухого к интонации автора решить проблему переизбытка и на странице.

4. Пиши от третьего лица, если только не услышишь по-настоящему особенный личный голос, заглушить который невозможно.

5. По мере того как информация становится бесплатной и общедоступной, ценность обширного исследования материала для романа падает.

6. Автобиографическая художественная литература в наичистейшем виде требует наичистейшего вымысла. Никто еще не написал ничего более автобиографического, чем Кафка в «Превращении».

7. Сидя увидишь больше, чем преследуя.

8. Трудно поверить, что с интернетом на рабочем месте можно писать хорошую художественную прозу.

9. Интересные глаголы редко бывают очень интересны.

10. Полюби, и только тогда получишь право на беспощадность.

Может, виновато снотворное, которое я принял всего-то несколькими часами ранее, или же сказалось ожидание в хвосте на вход в аэропорт Кеннеди, где я в течение пятидесяти минут наблюдал, как персонал «ДжетБлю» вознаграждает прочих путешественников за опоздание тем, что проводит в начало очереди, но с моей головой творилось что-то странное. Времени было шесть с четвертью, я стоял у стойки буфета и старательно опустошал внешний битком набитый карман своего рюкзака, пытаясь отыскать двадцать пять центов в дополнение к тем шести долларам, которые уже заплатил бариста за маффин и эспрессо. Мне казалось невероятно важным дать точную сумму – шесть с четвертью – хоть я и понимал: то, что мне это кажется важным, по меньшей мере странно.

И лишь после того, как я нашел-таки четвертак и сложил вещи обратно в карман рюкзака, я вспомнил, что нужно попросить у бариста чек; девушка к тому времени обслуживала следующего покупателя, молодого латиноамериканца. Я осознавал, что самое разумное – не записывать кофе с маффином в расходы, но теперь мне казалось невероятно важным получить этот чек. Я попросил бариста хотя бы выписать чек от руки, и латиноамериканец предложил мне свой. Я тепло его поблагодарил и отплатил ему за доброту тем, что ушел с его чемоданом.