Майкл Задурьян - В погоне за праздником

МЕРТВЫЕ КУРЫ

ЧИЗБУРГЕРЫ С СЫРОМ

ЕШЬ И ГАЗУЙ

СЧАСТЛИВОГО РОЖДЕСТВА

ИЗВИНИТЕ, ОТКРЫТО

Я хочу уж убраться оттуда, но замечаю на въезде туристический автобус – значит, не так все плохо. К тому же нам надо бы отдохнуть. Может, тут и правда весело.

Внутри безумие продолжается. После того как все туристы из автобуса дружно отхохотались, когда мы попытались войти в дверь с фальшивой ручкой (Джону это вовсе не понравилось), мы попадаем в помещение, где стены и потолок обклеены визитками, записками, открытками и иностранными банкнотами. Не слишком опрятно, на мой вкус, но, может быть, так кажется из-за излишества разномастных бумаг.

За стойкой загорелый мужчина пятидесяти с лишним лет, сплошь брови, зубы и набриолиненные волосы, улыбается так, словно до того ждал этой встречи с нами, что аж извелся.

– ГЛЯНЬ! – орет он и швыряет на прилавок сладкий батончик.

Мы с Джоном оба глядим, как велено. Оказывается, ГЛЯНЬ – это название, написано на батончике.

Я стараюсь удержать вежливую улыбку. В очереди за нами смеются.

– Что за место такое, черт побери? – Тон Джона уж никак не назовешь любезным.

Это нисколько не смущает парня за стойкой, его хохот – смесь крика и лая.

– Блюдо дня – цыпленок! – И размахивает у нас перед носом большой резиновой курицей.

– Нечего этой мерзостью передо мной трясти! – говорит ему Джон, и на лице продавца наконец-то проступает замешательство. – Это не “Макдоналдс”! – шипит Джон. Я вижу, как ползут сначала по его лбу, потом вниз по щекам красные пятна. Верхняя губа дергается.

– Успокойся, Джон!

Неудобно смотреть в глаза тем, кто стоит за нами, – родители с маленькой девочкой.

Но Джон уже завелся.

– Куда ты меня затащила, нахрен! – ревет он и хлопает ладонью по стойке. Батончик подскакивает.

Продавец уже не улыбается. Он возмущен и напуган.

– Сэр, вам придется покинуть помещение.

– В задницу ее себе засунь! – бушует Джон.

Я хватаю его за руку, тащу к двери.

– Простите, – говорю я человеку за стойкой. – Он нездоров.

Но лицо продавца не выражает сочувствия, только обиду и гнев. Как бы не заплакал. Всех мы сегодня заставляем плакать. Джон и Элла. Сеющие повсюду радость и свет. Да, это мы.

Джон пронзает взглядом мужчину за стойкой, затем устремляет этот луч смерти на меня. Как можно быстрее качу свои ходунки к двери. Прохожу мимо девочки – лет семи, короткие песочные волосы, большие глаза цвета пепла, берет, украшенный мультяшной кошачьей головой. Покусывая губу, она жалобно смотрит на меня, не понимает, что тут происходит.

– Извини, что ругались при тебе, милая, – говорю я, пытаясь ей улыбнуться.

Она забегает вперед и открывает перед нами дверь. На миг я касаюсь ее нежной руки и продолжаю идти. Снаружи, в патио, туристы продолжают хохотать, не ведая о только что разразившемся внутри скандале.

– Поехали в другое место, – шепчу я Джону.

– Да уж, черт побери! – рычит он.

В трейлере он продолжает злобно бормотать. Я молчу. Сейчас он меня пугает.

Зарываюсь с головой в один из путеводителей. Читаю об отрезке 66-го впереди, от Мак-Коннико до Топока, он приведет нас в Калифорнию. По всем данным, это наиболее аутентичная часть старого 66-го – длинные промежутки глухой пустыни, города-призраки, стаи голодных одичавших ослов, разбрызганный гравий на обочине, крутые извилистые дороги через каньоны.

Я велю Джону ехать по федеральной трассе.

Последний штат на нашем пути. После множества торопливых и напряженных миль вид реки Колорадо и знак “Добро пожаловать в Калифорнию” подбодрили меня, несмотря на адскую усталость. Оба мы, я думаю, выдохлись. Перемена временных поясов и ночная гонка добили нас. И раскаленная жара не очень-то во благо, тем более что кондиционер совсем перестал работать, а из-за проникающего в кабину выхлопа окна приходится все время держать полуоткрытыми. Зато я не мучаюсь от дискомфорта. Маленькие голубые таблетки свое дело делают. Элла-наркоманка вышла на тропу войны.

– Сегодня мы остановимся в отеле, – говорю я Джону, стараясь, чтобы эта фраза прозвучала непререкаемо, хотя все еще побаиваюсь его после эпизода в Селигмане.

– Отличная мысль, – прелюбезно отвечает он.

Мы въезжаем в мрачное предместье Нидлса. Я уговариваю себя не быть переборчивой, но прекрасно понимаю, что ночь в каком-нибудь клоповнике не доставит мне удовольствия.