Майкл Задурьян - В погоне за праздником

На шоссе, в движении, я почувствовала себя лучше. Тем не менее отметила на обочине по меньшей мере шестую до половины наполненную мочой пластиковую бутылку. Честное слово, в Оклахоме они встречаются на каждом шагу. Что за люди! Меня пугает мысль о тысячах водителях-оки, мочащихся, не притормаживая. Руки держите на руле, слышите, вы!

Перед Фриком проезжаем знак

МЕМОРИАЛЬНОЕ ШОССЕ РОДЖЕРА МИЛЛЕРА

– Неужто это тот парень, который пел “Короля дорог”? – спрашиваю я.

Джон мурлычет: “Трееейлеры на продааажу…” – отбивая пальцами ритм на руле.

Мое имя, черт побери, он не всегда может вспомнить, а дурацкую песенку сорокалетней давности – пожалуйста. А вот и вывеска Музея Роджера Миллера, и точно, огромный баннер “Король дорог”. Наверное, он родом из этих мест. Господи боже. Впрочем, спасибо, хотя бы не очередной Уилл Роджерс.

Я опускаю козырек, разглядываю отражение в зеркале. Длинные пряди волос – грязных, со стыдом признаю – растрепались во все стороны. Казалось бы, если я все время требую от Джона соблюдать гигиену, уж за собой-то могла бы последить. Стаскиваю резинку, пытаюсь заново собрать прядки в хвост. Вытягиваю шею, отыскивая призрак той женщины, какой некогда была, но ее уже нигде не отыскать. Снимаю очки, надеясь, что нечеткий образ окажется привлекательнее, но единственный результат – круги под глазами, которые, похоже, за последние дни стали темнее и глубже. Как двойной подбородок сочетается с изможденным лицом, хотела бы я знать?

– “Крушение «Геспера»” [9] Хрестоматийное стихотворение Генри Лонгфелло. , – ворчу я.

Джон оборачивается и объявляет:

– По-моему, ты отлично выглядишь.

Я смотрю на мужа. Давненько он мне не говорил ничего в таком роде. Как я нуждалась в его комплиментах, как верила им, благодаря им могла без страха и отвращения смотреть в зеркало.

– Дурачок, – отвечаю я, возвращаясь к нашей давней-давней игре.

– Конечно, дурачок, но все же – ты красива.

Черт бы побрал этого мужчину! Черт бы его побрал за то, что он все еще любит меня. Даже теперь.

Мы приближаемся к Тексоле. С дороги замечаем старые машины, припаркованные вдоль границ участков, ржавые остовы и выцветшие на солнце объявления о продаже, они словно ждут коллекционера классических авто, чтобы тот явился и спас их от свалки.

Трава коричневая, выгорела. Дома рушатся. Никого не видать.

Предвечернее солнце бьет прямо в глаза. Может, виной тому воображение, но мне кажется, что здесь жарче. Хотя и осень, но все же это Техас. Мы надеваем большие очки от солнца, поднимаем все окна и впервые включаем кондиционер. Увы, довольно быстро выясняется, что кондиционер работает скверно. Джон его, наверное, уже несколько лет не перезаряжал. Я включаю его на полную мощность, но воздух идет влажный, вонький, и прохладным его не назовешь.

И тут я вспоминаю кое-что еще, о чем и раньше знала: проблема с выхлопом, из-за которой беспокоился Кевин, так и не решена. Соответственно, закрывать наглухо окна – фиговая идея. Из вентиляционного отверстия сочится не просто теплый воздух, а с примесью углекислого газа. Через несколько минут мы оба зеваем, как одуревшие. Я поспешно выключаю кондиционер, опускаю стекла, и мне сразу становится лучше. Джон тоже встряхивается.

И все-таки, боюсь, за сегодняшний день я его перенапрягла. Он негромко болтает сам с собой, словно вовсе забыл о моем существовании. Хорошо бы найти, где остановиться, в Шемроке, ближайшем крупном городе у нас на пути. Я листаю путеводитель и с облегчением обнаруживаю кемпинг прямо на Западной автостраде 40, параллельной 66-му.

Проехав мимо причудливой заправки в стиле ар-деко 1930-х под названием “За-Скочи”, мы добираемся до кемпинга. Я прошу Джона припарковаться возле офиса. Он выключает двигатель.

– Мы дома?

Он устал и дезориентирован.

– Нет, Джон. Я пойду зарегистрируюсь. Ты можешь не выходить.

Я беру трость и сумку, медленно выгружаюсь из трейлера. Чувствую себя неустойчиво, стараюсь быть поосторожнее. На полпути кое-что вспоминаю и возвращаюсь к трейлеру.

– Джон, дай мне, пожалуйста, ключи, – как можно ласковее прошу я.

Джон, не споря, отдает их мне.

Опираясь на палку, втаскиваю себя в офис мотеля. Старик за стойкой молча стоит и смотрит на меня, пока я хромаю к нему. Он еще и хмурится, и фыркает, словно думает: “Эту уже пора сдать в утиль”.

Терпеть не могу, когда на меня глазеют, скажу я вам, особенно когда это делают мои сверстники, да еще с таким видом, словно весь мир для них – экран телевизора. Это выводит меня из себя, тем более что мы потратили свои лучшие годы, втолковывая детям, как невежливо глазеть на людей. А этот вообще не пойми что о себе воображает. Сам-то уж совсем не подарок, можете мне поверить, – засаленная рыбацкая шляпа, на лбу бородавка таких размеров, хоть кепку вешай, а лицо сморщено, словно он последние лет десять, если не все двенадцать нюхал лимбургский сыр.