Владимир Шапко - Переезд на юг

Ополоснул лицо. Вытерся. Лицо стало лучше. Узор исчез. Но всё равно пора сваливать. Засиделся. Вернее – залежался. Повесил полотенце на место, на крючок.

Но в комнате невольно попятился – шторы были раздёрнуты, солнце ломилось! Маргарита лежала в позе Данаи. Только тощей Данаи. Призывно улыбалась. Белая вся, с красными щёчками.

Даже не превратившись в золотой плодородный дождь, Табак ринулся на сухую. Снимал, подпрыгивал, путался в трусах и банально упал на Данаю.

– Почему у тебя трусы как у солдата в армии? – истерично смеялась женщина, ломаемая как детский конструктор. – Почему?

Но Зевс ответить не мог. Никак. Уже рыдал. Новый, рыдающий Зевс, знаете ли. На кровати-трансформере. Только что народился.

Месячные пенсии над домом по-прежнему летали. Весь январь и февраль. Почти каждый день хлопали в ладошки. За ними тяжёлые военные дуры трясли огород и усадьбу. Но уже не обращал внимания. Привык. Копался во дворе, не поднимал головы. Да и Ваня больше не кричал, не показывал на небо. Не до пенсий ему стало. Ни до земных, ни до пролётных. У него появилась бабёнка. Ходила, командовала на усадьбе. Ваня только поворачивался. Иногда высунется над забором: А, Семёныч? Но тут же исчезнет, точно сдёрнутый за штанину.

Табак снисходительно усмехался. До вечера с Маргаритой у него преимущество. До вечера – он свободный человек.

Почему-то повадились приходить вдвоём. Как к больному. Созванивались, что ли? Агеев – ладно, но голосок Маргариты начинал слышать ещё во дворе. О чём голосок говорил – разобрать было нельзя, но тараторил не переставая. Так и вносил себя в дом в сопровождении бубубуканий старика.

И вот они! Болтушка и болтун. Как под ручку стоят. Нарисовались – не сотрёшь.

Приходилось таскать на стол – оголодали болтуны, потирали руки.

После чая потоки слов немного замедлялись. Болтунов тянуло на лирику, на рассуждения. Агеев начинал клевать носом. Но сидел до последнего. До гневного звонка жены. Только тогда вставал и с явной неохотой уходил.

Влюблённые сразу начинали чувствовать скованность, смущение. Агеев – буфер. И вот он убрался. Вернее, его убрали. И что теперь?

Мужчинка робко предлагал тахту в спальне. Но женщина тяготела больше к дивану в комнате. Ссылалась на усталость. Она никак не могла решиться предложить любимому начать лечение от храпа, и тот искренне недоумевал.

В конце концов женщина, как пробка, вылетала из спальни на диван. После того, как в спальне начинали рваться боеприпасы. Снова вскакивала, захлопывала дверь. Держала спиной. Как будто в дверь толкались, барабанили. Нет, нужно что-то делать. Так жить нельзя. Ещё и в загс с ним собралась.

Рано утром убирали постели. Каждый свою. Недовольные друг дружкой.

– Тебе что-то не нравится у меня? – прямо спросил Табак, застыв с подушкой в руках.

– Нет, нет. Всё нормально. – Кузичкина металась со свёрнутым одеялом, напрочь забыв, откуда брала его вчера.

– Тогда что же ты закрываешься каждый раз от меня? Как от чёрта с рогами?

Ну как ему сказать? – поделикатней, не обидеть:

– Понимаешь, Женя, – тянулась с одеялом на антресоль, высоко. – Только не обижайся. Ты храпишь. Иногда сильно. А мне, мне… – Одеяло никак не лезло на место. – Мне нужно высыпаться перед работой, а в спальне я не высыпаюсь. – Затолкала, наконец, одеяло. – Вот поэтому, Женя, я и ухожу на диван. Только поэтому. Не обижайся, пожалуйста.

Табак стоял с подушкой, как будто его самого только что вытолкали из спальни. Неизвестно куда.

Через полчаса стоял у стола на кухне (нашёл место). В чистом фартучке. Смотрел, как женщина ест его сырники, макая их в сметану. Выслушивал, как его будут лечить от храпа. От приглашений присесть отказывался: я потом, не волнуйтесь, не тороплюсь.

Женщина ушла на работу. Сел к тарелкам, брошенным на столе, подпёр репу кулаком и глубоко задумался.

Когда сошлись окончательно, Кузичкина почему-то перестала готовить. Подходить к плите. Показывать, какая она замечательная хозяйка. Принимала его стряпню, его хлопоты – как должное. С удовольствием ела всё, что подносил. Нахваливала: «М-м, в тебе пропадает великой повар, Женя. Так замечательно готовишь. Я бы так не смогла». А ты и не стремишься теперь, хотелось сказать.

Так же стало и со стиркой постельного белья – при ней демонстративно сдирал простыни и наволочки и заталкивал в машинку. Включал. Машинка начинала колотиться и реветь как ненормальная, вынося мозги. А женщине хоть бы что – ходила, рассуждала, даже кричала, перекрикивала машинку: «Ты, Женя, молодец. Так чисто всё стираешь». И опять с подтекстом. Мол, продолжай так и дальше. И шла одеваться. А ты оставался возле прыгающего агрегата. Крутой Мойдодыр с ноздрями.