Владимир Шапко - Семь повестей о любви

И ещё. Не нужно ничего скрывать от папы. Ты этим его только обижаешь. К Сергею, в отличие от тебя, он относился хорошо.

Как твоя нога, мама? Мазь (другую) вложила в посылку. Скоро с посылкой и получишь. Не роняй больше кастрюль с кипятком на ноги.

С жильём всё так же. Приходится пока жить с Пивоваровой. Что-то начало маячить на работе, но я мало в это верю. Было это всё, не раз.

Ну, дорогие мои, крепко вас обнимаю и целую! Не болейте. Пишите. Летом обязательно увидимся.

Таня».

…Возле двухэтажного барака, на тротуаре, робко облаивали прохожих две старые собаки. Да обе-то они хромые, да безработные. Ох, да без хозяина они, да без своего угла. Заглядывали в лица: может, возьмёте нас с собой? Подходим, а?..

Чуть погодя облаивали нового прохожего. Так же просяще, жалко: не пугайся, какая уж тут храбрость у нас теперь, так – симуляция одна. А хлеб-то есть надо. Эх-х…

Из подъезда барака выходила Танюшка Мантач. С портфелем, в белых гольфиках и темном платьице с фартуком. Ученица третьего класса.

– Пуля! Григорий!

Собаки, прекратив представление, поспешно ковыляли к ней, обе как на костылях.

Из целлофанового мешочка Танюшка вываливала им в плошку еду. Стояла с портфелем в руках, смотрела, как псины быстро съедают всё.

Потом гладила собак. Пуля, зажмуриваясь, вытягивала под её руками длинную узкую морду как ласку. Григорий был хмур, ждал своей очереди.

– Таня, не трогай их руками! – всегда говорила мать из окна второго этажа. – Сколько тебе говорить? Придёшь в школу, сразу же вымой с мылом руки. Слышишь?

– Хорошо, мама, – послушно отвечала дочь, уже выбираясь из низины двора на горбатый тротуар. С двумя рыжими, хорошо вздёрнутыми метёлками по бокам круглой головы. Собаки пошли было за ней, но она им что-то сказала, погрозила пальцем, и они вернулись во двор, присели как инвалиды и стали смотреть на мужчину и женщину в окне на втором этаже, ломая уши вопросами.

– Когда ты их прогонишь? – глядя на собак, спрашивала у гражданского мужа Зинаида Куприянова, дипломированная медсестра. Работающая в станционной поликлинике.

Михаил Мантач, всего лишь простой сцепщик вагонов со станции, был добродушен:

– Да пусть. Пускай присматривает за ними…

– Так заразят же её! Твоего ребёнка! Лишай, глисты! Всё что угодно может у них быть. Неужели непонятно?

– Да ладно тебе, Зина, – примирительно говорил Михаил Мантач, уже одетый для работы, и, взяв со стола завернутые бутерброды, шёл к двери.

Как грязный апельсин, выбирался к тротуару той же дорогой, что и его дочь. Только поворачивал в другую сторону, к станции.

Собаки не двинулись за ним, не повели даже глазом, по-прежнему внимательно следили за женщиной в окне.

– Пошли отсюда! – махнула она им.

В обед Зинаида Куприянова глянула в окно и обомлела – за дочерью с портфелем передвигались уже четыре собаки. По тротуару ковылял целый госпиталь!

– Пуля! Григорий! Чапай! Короед!.. – командовала дочь.

– Где она их находит?! На каких помойках?! – кричала вечером Зинаида мужу: – Где?!

Муж виновато уводил глаза.

– И потом – почему Короед?..

– Он кору грызёт, мама, – поясняла дочь, оторвавшись от уроков. – Как заяц…

– От голода, что ли?

– Не знаю…

Вечно голодные, собаки начинали лаять во дворе барака спозаранку. Особенно жалобно выводил под окнами Короед.

Старик Зяблин с первого этажа капнул в санэпидемстанцию. В Уфу. И псы через какое-то время исчезли.

Танюшка бегала по посёлку, искала своих собак:

– Пуля! Григорий! Чапай! Короед!..

Родители не знали, что делать.

Зинаида принесла от подруги ручную болонку Матильду. Вроде как на время. Поиграться дочери.

Дочь повернула красные от слёз глаза, посмотрела на заросшую противную собачонку с бантиком на макушке – и снова отвернулась к учебнику, мало что в нём понимая.

– Танька, выходи-и! – кричали ей со двора.

Но Танька не выходила. В ту осень она больше не прыгала с девчонками через летающую скакалку во дворе.

Родителям порой казалось, что дочь забыла своих погибших собак, стала прежней, спокойной, серьёзной. Но каждый раз, едва заслышав лай со двора, Танюшка кидалась к окну… Говорила, постояв:

– Это другие собаки… Их лучше не приручать…

Родители в растерянности смотрели друг на друга.

По вечерам за стенками с обеих сторон бушевали телевизоры, а в комнате у Куприяновой и Мантача Михаила было словно в тени – относительно тихо. Под светом абажура все трое сидели за одним столом. Зинаида что-нибудь шила. Плавными её вдохами и выдохами казалась гуляющая иголка с ниткой. Рыжие чупрыны на склоненной голове Михаила были будто разложенный пионерский костер – он всегда читал свою фантастику и приключения. Танюшка сидела между ними, готовила уроки.