Владимир Шапко - Семь повестей о любви

Наконец начали рыбачить. Михаил почти в каждую проводку подсекал. Вытаскиваемые рыбины казались Танюшке живыми бьющимися зеркалами. Она суетливо подсовывала под них подсачик.

– Михаил! Хватит! – всегда неожиданно прилетал с берега голос, заставляя рыбаков вздрогнуть.

– Да ладно тебе, Зина, – не сразу отвечал главный рыбак. – Рыба подошла…

– Ребёнка простудишь, – ознобливо запахивалась в плащик Зинаида.

И ведь не спится дома в тепле! Прибежала. Рыбаки недовольно начинали «сматывать удочки».

Жареные кусками лещи были очень вкусными. Танюшка будто держала в ручках золотистые острые клыки. Ротик её блестел от жира.

Идя на работу, Михаил заносил свежей рыбы и матери.

– Опять ребёнка на рыбалку таскал! – разглядывала Лидия Семёновна висящую в руке тяжёлую снизку рыбин.

– Да ладно тебе, мама, – уходил от матери сын по тропинке, обсаженной флоксами. Дальше шёл по улице. Возле дома матери оставался пышный, кипенно-белый сиреневый куст.

…В уфимском парке имени Якутова Михаил смотрел, как под гигантскими тополями проходил игрушечный поезд и из окна его махала ручонкой Танюшка. И всё было в этом поезде всерьёз: и настоящий, как седой барбос, машинист в кабинке паровоза, и девчонки-кондукторши в форменной одежде и с флажками, и как замолчавшие птичники – дети в вагонах.

Танюшка проплыла мимо два раза.

На озере, плотно окружённом деревьями, недвижно застыли два лебедя. Как неживые. Как на картине у старика Зяблина с первого этажа.

– Пап, а почему они не улетают отсюда? Здесь же город. Они привязаны за лапки, да?

– Что ты, доча! Просто прирученные. Их кормят тут…

Дав на себя посмотреть, лебеди быстро поплыли к своему домику на плоту, словно отобранному у Бабы-яги. Влезали на плот как люди – по очереди вытаскивая из воды длинные лапы. И сразу начинали есть заработанную еду. Из корчажки. Заглатывая, длинными шеями дергали как выдергами…

– Пойдём отсюда! – потянула за руку Танюшка отца.

В детском кафе под зонтами ели мороженое. Отец подкладывал из своей чашки в чашку дочери белых шариков.

– Не подкладывай! – как с неба упала Зинаида с сумками и связками пакетов. – Не подкладывай. Гланды. Забыл? – Навешивала всё на свободный стул.

– Да ладно тебе, Зина… – помогал Михаил.

В электричке ехали уже в восьмом часу вечера.

Как заветренный степной глаз, проглядывало солнце из облачка над Дёмой. Сквозь фермы на мосту Танюшкины глаза слепили солнечные пятна…

«Первое и самое главное, – говорил Юрий Аркадьевич Котельников, планомерно вышагивая вдоль стола, – уметь распознать в тексте фразеологизмы, в отличие от свободных единиц…»

Останавливался у края стола. На небо в высоком окне смотрел как из церкви. Опять пропала. Не звонит. Когда это кончится? Этот женский садизм?.. Опомнившись, снова ходил вдоль стола.

«…Наиболее продуктивный путь – это новые выделения в тексте противоречащих общему смыслу единиц, поскольку, как правило, именно появление таких единиц и свидетельствует о присутствии переносного значения…»

Оськин, наконец, прочитал два моих новых раздела. Сегодня, кровь из носу, поймать его!

«…Немаловажное различие между письменным и устным переводом заключается в том, что, осуществляя каждый из этих видов перевода, переводчик имеет дело с неодинаковыми отрезками оригинала…»

На столе рылся в портфеле. Куда дел листки Кучеренки? Сегодня же надо показать их Оськину!..

Розе Залкинд надоел смурной Котельников:

– Что с вами, Юрий Аркадьевич? Вы заболели?

– Всё в порядке, товарищ Залкинд. Отвечу на ваши вопросы в конце. Далее: «Фразеологизмы имеют определённую стилистическую окраску. Это могут быть элементы высокого, нейтрального или низкого стиля, профессиональные или другие жаргонизмы…»

Опять с тоской смотрел в высокое окно. Потом что-то искал в портфеле…

С забытыми улыбками студенты боялись дышать. Залкинд фыркала.

Котельников пришёл в себя только на лекции лингвиста Ильинова, куда завёл Кучеренко. Сидели рядом, затерявшись в студентах.

Ильинов походил на очень полный скрипичный ключ, сидящий на стуле. Говорил тихо, короткими фразами. «Без всяких брызг». Но слушать его было страшно интересно.

Иногда он вставал со стула, переносил свои жиры к доске. Брал мел и, как из пригоршни, сыпал на доску Анафоры. Звуковые и морфемные. Из Пушкина и из Лермонтова. Возвращался на стул, ждал, когда студенты переварят написанное. Снова тихо говорил.