Михаил Зуев - Седьмое дао дождя

Годы человеческой комедии.

Улыбался. Реже — от усталости, чаще — по привычке.

Ясным днем ушел.

Встал стелой на площади, над бензиновым угаром и смешными проблемами.

Осталась улыбка. Боже, почему так мало?

Ветер — это легенда. Его придумали слабые. На самом деле, никакого ветра нет. И не было никогда.

Ветер — это песня пересохшего горла. Горла, не ведавшего влаги. Влагу тоже придумали мечтатели. Ее нет и не было — никогда.

Любители сказок считают себя доками и мечтателями. Это неправильно. Мечтать — профессия, а слушать сказки — хобби разочарованных.

Ветер дует с севера на юг, с юга на север, иногда захватывая восток и запад, принося оттуда тучи пыли, мошкары, гнуса и несбыточных мечтаний. Словом, ветер несет хлам. От этого хлама чешется нос и безудержно хочется чихнуть.

Ветер — удел ветреных. Мы же ценим постоянство. Ветер — прибежище слабых философов. Они глядят на танцы в высоте и понимают тщетность происходящего.

Словом, ветер никому не нужен. Поэтому его нет и быть не может.

Пойду, окно закрою. Хлопает что-то.

Соломенная челка. Вечно смеющиеся глаза цвета кофе. И озорные веснушки.

Очень забавно, когда ты сдуваешь челку с округлого лба и гримасничаешь. Впрочем, этого никто не должен видеть, кроме зеркала в прихожей случайной квартиры.

Я увидел.

Я не специально, я просто шел на кухню. Меня позвали салат мешать.

Когда я проходил мимо тебя, ты обернулась, и чертики в твоих глазах пискнули:

— Здравствуй!

А я не нашел ничего умнее, и сказал:

— Пойдемте на кухню, будем салат мешать!

Тогда уже ты, а не чертики; ты ответила:

— Ну, салат — так салат!

Я не помню, какого вкуса был салат. Я помню, какого вкуса был коньяк. Просто отвратительного. Но его было много. Большая пузатая бутыль стояла слева от меня. Почему-то тебе он нравился, а я старался не отставать от тебя. Забавно, правда — наперегонки?

Впрочем, потом было уже не до коньяка. Вокруг вели умные разговоры, теребили узлы галстуков, закладывали ногу на ногу, дымили в старый абажур зеленой люстры, а тебе было смешно. Ты сказала:

— А не пойти ли нам на воздух?

Мы выбрались из-за стола, лавируя между этими умными и серьезными, я тронул медную ручку черного хода, старая дверь отворилась без скрипа, выпустив нас в узкое пространство черной лестницы, где на стенах висели тазы и велосипеды, где пахло пылью и плесенью, где под потолком светилась (словно прожектор рампы!) неожиданно яркая лампочка.

Я открыл окно, и короткая июльская ночь окутала наши разгоряченные лица.

Ты спросила:

— А слабо?

А я ответил:

— Нет, с чего ты решила?!

И мы бесстрашно уселись на широкий подоконник шестого этажа, свесив ноги на улицу, и смеялись сто раз слышанным анекдотам — ведь надо же хоть как-то знакомиться, наконец.

Потом, вечность спустя, я искал под окном твою слетевшую туфельку; и нашел, и принес, и был удостоен чести водрузить ее обратно.

А эти умные и серьезные, в галстуках, все же нас нашли — и, как всегда, попытались все испортить.

— Ну уж нет, — возмутилась ты, и повела меня вглубь старой случайной квартиры, наполненной светом старых зеленых абажуров.

Ты была бесцеремонна:

— Я научу тебя танцевать!

А я был самонадеян:

— Научи!

Умные и серьезные в галстуках нашли нас и тут. Они говорили, что бал кончен, и что пора.

Мы спустились, мы вышли из подъезда. Я понимал, как стремительно кончается время — метро светилось неоновыми буквами через квартал.

— Нам ведь по пути?

Что я мог ответить?

Я точно помню — мы проехали кольцевую два раза. Пустой вагон, какие-то тени вместо людей на станциях. Горячий керосиновый воздух подземки.

На конечной милиционер закрыл за нами двери большим ключом, и мы остались совсем одни.

Длинная-длинная алея должна была когда-то кончиться — как мы ни пытались сделать наши шаги короче, а шепот — тише. Так и случилось.

— Ну... — сказала ты.

Было пряное тепло твоей кожи, короткая, очень короткая волна жгучего безумия, и очень скоро я остался один. Даже луна отвернулась от меня.

Я затвердил семь цифр наизусть, но ты позвонила первой. Ты сказала:

— Это серьезно. Я думаю.

И замолчала.

Потом спросила:

— А ты как думаешь?

А я никак не думал. Я разучился думать.

Ты сказала:

— Я позвоню. Обязательно позвоню.

Не позвонила. Ты была занята. Я тоже был занят. Когда я звонил, ты была занята, и тебя не могли позвать к телефону. Мы оба были заняты. Я подумал — пора мне завести себе галстук.