Михаил Зуев - Седьмое дао дождя

— Слушаю, — ответил совсем другой голос.

— А можно Веронику? — выпалил Димка.

— Кто это? — поинтересовался совсем другой голос.

— Это... Дима. Дмитрий то есть, — поправился Димка.

— Дима? Ах, да. Дима, Вероника ушла в гости.

— А куда? Она не сказала?

— Вероника у Наташи. Попробуйте позвонить туда.

— Попробую, обязательно попробую, — выпалил Димка, — спасибо вам большое! Большущее!

У Наташки трубку сняли быстро.

— Аллё, Наташка, это я, Димка, Веронику позови!

— Ха, разбежался! А «пожалуйста» где, ты, чучело?

— Наташ, ну не вредничай, ну, пожалуйста!

Все стихло где-то на минуту.

— Аллё.

— Вероника, это я.

— Кто это — «я»?

— Я, Димка.

— Ну-ну. Картина Репина «Не ждали». И что дальше?

— Вероника, я хочу пригласить тебя... — Димка нарочно протянул многозначительную, как ему показалось, паузу — ... на концерт вечером во Дворец Спорта!

Трубка замолчала, потом тихо ойкнула, а потом зажурчала мелодичным смехом:

— Ой, Димка, ну ты даешь! Ну класс! Вот молодец-то!

— А ты думала! — пунцовым румянцем зарделся Димка. — Короче, в шесть я за тобой зайду.

И повесил трубку, довольный собой и жизнью.

***

Наблюдательный пост перед пятым подъездом в старом дворике был занят Димкой задолго до шести. Пост располагался между двумя гаражами, за развесистым кустом, и был удобен тем, что из укрытия было видно почти весь двор, а нервно курящего в укрытии Димку не было видно никому.

По двору ходили люди, хозяйские собаки и бездомные кошки. Одна из них забрела в Димкино укрытие, не спеша подошла, понюхала кроссовки и, утробно муркнув, выставила хвост перископом. Ишь, чудище страшное, ласково подумал Димка, почесывая теплую кошачью шею.

Вероника выпорхнула из амбразуры подъезда и остановилась возле газона, прищурившись, и на мгновение потеряв способность ориентироваться в окружающем. Этого мгновения было вполне достаточно, чтобы покинуть свое тайное укрытие и незаметно подбежать к девушке сзади.

— Привет, Вероника! — смущенно пробасил Димка.

Вероника порывисто обернулась и широко улыбнулась Димке. От ее улыбки у Димки пересохло во рту, и едва уловимо задрожали коленки.

— Ладно, погнали! — мелодично пропела Вероника и, не дожидаясь Димкиной реакции, зацокала каблучками по серому потрескавшемуся асфальту, широко размахивая на ходу «от бедра» маленькой сумочкой на тонюсеньком длинном ремешке.

Из трамвая Димка выпрыгнул первым, как и подобает джентльмену. Вероника от галантно подставленной руки вроде бы отказалась, но, в самый последний момент, балансируя на узкой подножке — на грани потери равновесия — крикнула:

— Лови! — и, как стена тропического ливня падает на иссушенную диким солнцем землю, рухнула в Димкины объятия.

Мгновение стало Вечностью, но вечность кончилась в тот миг, когда Вероника скорчила недовольную физиономию, и властно вскрикнула:

— Пусти!

***

В грязном неуютном дворце спорта пахло пылью и пиротехническим дымом. Трибуны ломились. Димка с Вероникой долго протискивались к своим местам на дальнем ряду угловой трибуны — мимо бритых и волосатых фанатов, мимо дядек и теток неопределенного возраста, мимо солидных хорошо прикинутых парочек.

Тут тихая музыка кончилась, и зал задрожал от басового грохота входного джингла. Грохнули шутихи, взорвались фейерверки, опустилась полная темнота, и — через пять секунд в дыму, стелющемся по подмосткам, появились Они. По косой траектории со свистом над их головами пронеслась стрела телевизионного операторского крана.

Джингл кончился. Басист выскочил вперед, взнуздал массивную прозрачную гитару, отбивая на самых низах раскачивающийся ритм регги, и закричал:

— Хей, хей, приве-е-е-т! Сегодня мы все в студии, в большой ледовой студии-и-и-и-и-и-и! И наша группа называется «Поющие Пингвины-ы-ы-ы-ы-ы»! Сегодня — конец тура! Зе-ле-ный конце-е-е-е-е-рт! Да-а-а-а! И какие-то придурки уже намазали мой микрофон пома-а-а-а-дой!

Вступили ударные, и зал затрясся в бешеном раскручивающемся ритме.

Вероника сначала просто подалась вперед, ее лицо раскраснелось, светлые волосы, еще час назад пребывавшие в аккуратном каре, растрепались. На второй вещи она вскочила на сидение и стала танцевать — оторвано, безумно, самозабвенно, как, должно быть, десятки тысяч лет назад самки нарождавшегося человеческого вида танцевали у коптящих первобытных костров.

Димка не смотрел на сцену. Ему не было дела до поющих пингвинов — он любовался Вероникой.