Михаил Зуев - Седьмое дао дождя

***

Джон Фитцжеральд Перкинс Четвертый проснулся за тридцать минут до посадки. Он выпил настоящего кофе, сваренного Мэгги специально для него на песке.

Потом он подошел к зеркалу, стал бриться и разглядывать свое еще не старое квадратное лицо.

Через три недели будет Рождество, подумал Перкинс Четвертый. Всего лишь через три недели можно будет забыть обо всем, закрыться, запереться от всех, остаться с Кристин и маленьким Джорджем в старом доме. Можно будет глядеть на огоньки свечей, на елку; можно будет мягко позвякивать бокалами, с ногами забравшись на диванчик возле камина. Всего лишь через три недели...

Он натянул через голову свежую рубашку и не спеша стал завязывать узел галстука, когда лицо первого пилота исказилось гримасой.

Когда заходящий на посадку турбо-джет пропорол непонятно откуда взявшуюся птичью стайку.

Когда ревущие в предпосадочном форсаже турбины захлебнулись, выплюнув после себя белые, окрашенные алой кровью перья.

Последнее же, что было в жизни Джона Фитцжеральда Перкинса Четвертого — безумные расширенные зрачки Мэгги.

И еще — желание, чтобы исчез этот турбо-джет, и чтобы распахнулось небо, и чтобы он полетел в этом небе — как птица, легкими прочными перьями ощущая ласку восходящих воздушных потоков.

Как нить танцующего ливня

Падает в колыбель желания

Как предвестник затмения

Рождается за горизонтом

Как взор неизбежности

Видит в зеркале свое отражение

Так я люблю тебя

Однажды маленький Кенгурёнок устал за день и сел на горку смотреть на закат солнышка.

Кенгурёнок поправил очочки, притянул длинные уставшие ножки к животику, и замер, глядя светлыми теплыми глазиками в небушко. А небушко было синее-синее, теплое-теплое, и по нему плыли теплые пузатые желтые облака.

Одно Облачко посмотрело на Кенгурёнка и сказало:

— Здравствуй, Кенгурёнок, давай будем с тобой дружить.

А Кенгурёнок поправил очочки и сказал:

— Давай, Облачко.

И спросил:

— Облачко, а как мы будем дружить?

Облачко призадумалось, тоже поправило свои облачные очочки, и тихо сказало:

— Это значит — мы будем всегда вместе. Ты и я.

Потом Облачко наморщило лобик и добавило:

— И еще, мы будем друг другом любоваться. Всегда.

Кенгурёнок посерьезнел и тихо вздохнул:

— Нет, Облачко, так не бывает.

— Почему, Кенгурёнок? — спросило Облачко.

— Потому что, — ответил Кенгурёнок — пройдет время, и ты забудешь обо мне, Облачко. Ты ведь вон какое, — Кенгурёнок замялся в поисках подходящего слова, — ... летучее.

— Ну и что? — вздохнуло Облачко.

— Так ты улетишь от меня прочь, — сказал Кенгурёнок, и отвернулся.

Он больше не смотрел на небо. Он смотрел куда-то в другую сторону. А почему он смотрел в другую сторону? Нам-то откуда знать.

— Ты не сердись, Кенгурёнок — сказало Облачко, — я все равно всегда буду с тобой.

— Неправда твоя, Облачко — всхлипнул Кенгурёнок, утирая капающие слезки, — ты улетишь далеко-далеко, и даже я, быстрый Кенгурёнок, буду не в силах догнать тебя.

А слезки все капали и капали с кенгурячьего носа. Потом слезки высохли, но что-то продолжало капать. Это вместе с Кенгуренком плакало Облачко. Оно становилось все меньше и меньше, тоньше и тоньше. А шерстка Кенгурёнка заблестела от влаги, очистилась от пыли, и стала блестящей и теплой.

Когда слезки кончились, кончилось и Облачко. Кенгурёнок посмотрел в лазурь и увидел — а может, услышал:

— ...я же говорило, я всегда буду с тобой, Кенгурёнок...

— ...а я с тобой, — прошептал усталый Кенгурёнок, поправил очочки и заснул.

Во сне они вдвоем гуляли по небу и держались за руки — или что у них там.

Коротко и противоречиво. Коротко, как ее дыхание. И противоречиво, как она сама.

«М». Тягучее. Обволакивающее. Невозможно нежное.

Первое «А». Открытое, солнечное. Так хочется кричать в голос от радости. От того, что она есть.

«Р». Похоже на грациозное рычание большой красивой кошки, на дрожь в моих коленках, на вибрацию далекого шторма.

«И». Как плач ребенка, как беззастенчивость, как позывные неведомой радиостанции.

«Н». Серое, матовое, бездонное. Протяжное. Как ее глаза.

Последнее «А». Вечность, незавершенность. Не оставляющая путника надежда.

Марина — острое, опасное, влекущее.

Марине идут платья — длинные, тонкие, развевающиеся. Светлые, легкие, небесно-бирюзовые; красные, желтые, фиолетовые; с поясом и без, с рукавами, с оборочками. Всевозможные.