Леонид Лушников - След заката

Бабы поджимали юбки. Зоя щурила синие глаза на молодого мужика, накручивая кудерьки рыжих волос на палец, подмигивала смущенному мужику.

— А у него, бабы, тяцка, из сумки торчит. Как замочит, таки пойдет пластать. А баб тут и чужих хватает. Зачем со своим добром…

— Ха-ха-ха!..

Андрей не выдержал женских насмешек, выскочил под дождь, по пути чуть не сшиб игравших в американку внуков Березина: Павлика и Егорку. Егор, проигрывая, злился, каждый раз получая по широкому лбу увесистые щелбаны от здоровенного двоюродного братца, черного, схожего с отцом как две капли воды. Только материны подсиненные глаза лукаво щурились. Девки за ним ходили гуртом, а матери молили бога, чтобы побыстрее шалопая забрали на службу. Но он метил в военное училище, а по-настоящему ухлестывал за директорской дочкой Аннушкой, учившейся на два класса ниже. Братья девушки, здоровенные бугаи, работавшие на свале леса, грозили парню нешуточно: «Ноги выломаем и спички вставим!»

— Ты бьешь с оттягом! — слезно кричал Егор, норовя уклониться от стального пальца Павла.

— Цыц вы! — покрикивал на разбушевавшихся внуков Петр Семенович, делая для острастки страшные глаза.

— Господи, забьет ведь! — жалела сына Зоя. — Уйди ты от бандюги!

— Ниче-е-е! — пел Петр Семенович. — Пусть терпит…

К ночи вернулся из поездки в Плакучку Алексей, привез канистру пива да вяленого леща. Сидели за столом допоздна, прикладываясь к стаканам и разрывая рыбу руками. Чешуя с копейку величиной покрыла скатерть. Петр Семенович, жмурясь от удовольствия, выспрашивал у Алексея:

— Тут какие-то ненашенские мужики вдоль гривы лазили, кольев десятка три позабивали, чуть ли не до околицы. Андрюхин огород стоптали. Трубой что-то выцеливали? Постыдил я их, что не вашими руками картошка сажена. А один из них, рыжий такой и вредный, посмеялся: «Все, дед! Фатеру тебе в городе припасли, а тут стройка пойдет!» Это как понимать, Алеша?! Газ, что ли, проводить будут? Че заморгал? — голос тревожно секся.

Алексей, чтобы оттянуть время с ответом, потянулся за хлебной корочкой, подсушенной с солью, хотя в руке была брюшина леща, еще не обсосанная и искрившаяся желтым жирком.

— Дак ты че губами шлепаешь, как мерин, и глазки уводишь? Там, за окном все та же картинка…

Алексей давно ждал этого разговора. Николай Петрович увильнул, струсил, отдав деревню в угоду какому-то шишу из центра, хотя и сам приложил немало сил, чтобы вот так проехаться по людям, жившим на этом бугре испокон веку.

Катя с Зоей переглядывались, чувствуя, что назревает буря, раз у отца пошли пляской губы.

— Ну, чего?! — треснул ладонью по столешнице Петр Семенович, основательно догадавшись, что от него скрывают какое-то серьезное дело.

— Батя! — Катерина потянулась к отцу.

— А ты тут не шмыгай носом! — окончательно рассвирепел Петр Семенович. — С Колькой шыры-мыры! Чего удумали?

Катерина поспешила с посудой на кухню. Зоя потихоньку ушла за ней, подмигнув Алексею. Ребятишки тоже шмыгнули из-за стола, зная дедовские привычки раздавать всем подзатыльники. Один Павел смело и с усмешкой поглядывал на деда.

Алексей отхлебнул пиво, сразу же потерявшее былой вкус, проговорил хрипло:

— К переселению идет, батя, дело! Завод будут строить… Расширять в нашу сторону…

Алексей и сам все время переживал за деревню, за родное гнездо, где нашлись для него и свобода и счастье. И вот все разом!.. Он хорошо понимал состояние тестя и беспокоился, что не перенесет старик такого удара. Он даже испугался, когда Петр Семенович совершенно спокойно произнес:

— Так… Дожили… — Но поднялся он со стула резко, чуть не опрокинув стол. Протез его взвизгнул, словно от боли. В сенцах он прихватил топор. Все домашние, выйдя на крыльцо, видели, как Петр Семенович шагал по прогону и неистово рубил колья. Летели в разные стороны щепки. Деревня вся высыпала на улицу. Опомнился Петр Семенович только тогда, когда услышал голос Ветрова, стоявшего вместе с Трифоновым возле поломанных ворот околицы:

— Руби-руби!.. Они еще понавтыкают. С корнем драть надо…

Петр Семенович, хоть и находился в крайнем разладе со своими нервами, но насмешку уловил. Он с минуту стоял как вкопанный, дыша, как загнанный жеребец, а ярость разгоралась еще пуще. Не зная, что бы еще такое сделать, он со всего маху зашвырнул новый топор в старицу, даже не пожалев, а сам прокостылял к своей баньке, присел на бережку, пригорюнившись, глядел на тихую воду, несшую угасающую волну от утонувшего топора, резавшую полого закатный отблеск. Слезы текли по его старческим щекам, а сердце с болью резало памятные годки прожитых на этой земле лет. Он еще не подступил к тому моменту, как увидит разрушенное подворье, дом, раскатанный по бревнышку, а душа разрывалась на части, горела тихим болезненным пламенем. И долго еще потом он будет корить сына за его поступок. Может быть, до скончания века…