Сергей Юрский - Провокация - Театр Игоря Вацетиса

Еще она любила маму. Мама баловала ее, шила ей платья, совсем как фирма, даже еще лучше, и делала торт «Наполеон» с заварным кремом. Но потом мама стала часто болеть, за ней надо было ухаживать. Вета не то чтобы была ленива, а просто скоро уставала. А может быть – некоторые так считали, – может быть, действительно была ленива. Она все реже жила у матери – в заросшем виноградом домике на улице Дражинского, точно посредине дороги между Ялтой и Массандрой.

Вета вышла замуж раз и два. Разводы были легкие, воздушные – по обоюдному согласию. От двух браков осталась симферопольская прописка, но не осталось площади. Почему? Да потому что дура! Тысячу раз дура! Надо было не лениться, а судиться и требовать размена квартиры. А она… она вышла замуж в третий раз, а потом – вдруг, совершенно для себя неожиданно – первый раз в жизни влюбилась. Она сама обалдела от новизны чувства. Она не думала, что так бывает. Она думала, что «любовь» – это только так говорится, для красного словца или для кино, а на самом деле этого не бывает. И вдруг… на тебе! Это был князь. Правда, черный. Студент из Киева, гражданин Кении. Она немедленно – и на этот раз уже со скандалом – разошлась с мужем и уехала на Черный континент.

Большая, стройная белая женщина накренила весь социальный строй вшивой деревни где-то на западной окраине африканской страны. А большая белая женщина только тут в полную меру поняла, какая она дура.

“Le telegramme pour la grande blanche famme!” – голый черный мальчишка бежал через деревню с листком в руке. Телеграмма пришла из бесконечно далекой страны, из города, где на пальмы и кипарисы временами ложится снег. Мать была при смерти. Вета сказала князю: «Надо ехать. Наш обычай. Покупай билет». И когда он повернулся и пошел за билетом, добавила: «Мудозвон».

Она, конечно, опоздала. Мать уже похоронили. Потому что мучительно долго оформляли визу. Потому что в паспорте не было какой-то специальной отметки. Ее надо было поставить еще при выезде из Союза, а она не поставила. Потому что тогда слишком любила князя и слишком торопилась уехать. Потому что дура! Тысячу раз дура! Теперь-то это понятно.

Снег растаял, и началась в Ялте обычная мокрая ветреная зима. Из Африки шли телеграммы, князь спрашивал, требовал, грозил, но Виолетта не собиралась возвращаться. Два месяца она отдыхала. Пила по утрам кофе с пирожными и наслаждалась тем, что сравнительно небольшая пачка валюты, привезенная с собой, на родине легко менялась на огромное количество рублей. Когда же рубли иссякли и она стала паковать горилку с перцем и синий лук для подарков африканским родственникам, выяснилось, что выезд ей закрыли. Опять что-то она просрочила и куда-то не явилась вовремя. Почему? Ну, ясно же почему! И повторяться нечего. Дура, и все! Только раньше она сама про себя так говорила, а теперь ей все стали это говорить.

«Это ж кем надо быть, чтобы из заграницы – не из Болгарии или Чехословакии, а из настоящей заграницы – вернуться вот сюда? Вот в этот наш… вот в это наше… говорить не хочется!» – говорили ей. «Да посмотрели б вы на эту заграницу! Да попробовали бы вы сами…» – вяло возражала она. Но в глубине души знала: даже транзитом мелькнувшие огни Франкфурта – это жизнь, даже западно-африканские франки и нигерийские найры – это деньги, даже старенький князев «фордик», на котором она ездила по магазинам в соседний городок, – это машина. А здесь… Боже ж ты мой! Нет, уезжать! Бегом! Выдираться отсюда! Но клетка уже захлопнулась. Ей советовали, она ездила в Киев, ездила в Москву, ходила по приемным, улыбалась обещающе каким-то начальникам и давала то, что обещала. И ей обещали в ответ, но дело с места не двигалось, да и князь вместо призывных телеграмм стал требовать назад две тысячи долларов, которые она взяла с собой. Ее подхватил какой-то совершенно шальной «Балет на льду из солнечного Крыма». На коньках Виолетта держалась слабо, но это не имело значения. «Балет» занимался самыми разнообразными делами – от обслуживания богатых свадеб до пошива маек с надписью «Мы были в Ялте». Менее всего в «Балете» интересовались танцами и льдом. Однако собирались на гастроли, и даже за границу. Для этого наняли готовую группу ледяных фигуристов из Одессы. Вместе с ними тронулись в Ленинград да там и осели до самого лета – репетировать, что ли? Кажется, никто толком не знал, зачем они тут и что с ними будет. В основном опять организовывали многостороннее обслуживание свадеб и банкетов. И вдруг органы, в которые она все ходила с просьбами, сами пришли к ней. Кения требовала обратно деньги. А денег не было. Саму Виолетту обратно уже не требовали. Хотя она не прочь была бы. Но с документами так все запуталось, что без органов ни туда ни сюда. Это ей объяснил пожилой добродушный полковник Громов. Он к ней отнесся прямо-таки по-отечески, чем тронул ее до слез. Он ей сказал: «Да поможем мы тебе. Постепенно разберемся. Но сейчас надо потянуть время. Это мы возьмем на себя». С подачи Громова ее свели с разными людьми. Попала она в какие-то славные компании. «Ты только держи меня в курсе всего, – сказал ей добрый полковник. – А там, глядишь, и за границу съездишь». – «Конечно… у меня ж там мои вещи остались… чего он с меня требует? Я тоже могу потребовать… мои вещи…» – канючила Виолетта. «Правильно. И этот вопрос провентилируем. Мы тебя в обиду не дадим. Я тебя буду держать в курсе. Но и ты меня держи. Каждую неделю. Слышишь? Только ты поактивнее. Ты ж вон какая девка – кровь с молоком! – а вялая. А ты должна быть как… скипидар! Во! Это точно. Хочешь, буду звать тебя „скипидар“?