Сэмми Гронеманн - Хаос

— А я, наоборот, верю, что именно в Западной Европе открываются неслыханные возможности для евреев! — горячо воскликнула Шана. — Все, о чем вы говорите, не что иное, как чудовищное недоразумение. Евреи просто не знают друг друга и не знают себя самих. Эта мысль первым делом пришла мне в голову там, на Драгунерштрассе, когда я услышала странные немецкие воззрения и когда узнала об индустрии просительных писем. Просители не представляют собой восточных евреев, как доктор Магнус не представляет западных. Оба типа — неизбежные последствия особенного положения евреев вообще, точно так, как существуют такие личности, как старший Гермерсхайм и Клук. Но доктор Герцль, который создал новое движение, он западный европеец до мозга костей. Он знать не знал о евреях, пока бедственное положение народа не воззвало к нему. И только потому, что находился вовне, он смог найти путь к свободе. Сам он стоял над толчеей, которая перекрывает воздух и заслоняет обзор.

— Как Моисей, как Неемия! — удивленно воскликнул Йосл. — Все повторяется!

— Думаю, — продолжала Шана, — что именно перед немецкими евреями поставлена высокая цель!

— Простите, — неожиданно прервал дискуссию пожилой мужчина, уже несколько минут стоявший в проходе напротив купе. — Вы тоже едете на конгресс? Я уже двадцать восемь дней в пути. Добираюсь из Маньчжурии…

И он поведал историю, как около года назад в его края маленькой заметкой в газете проникла весть, что один венский писатель вознамерился вернуть евреев в Палестину. Как он принялся наводить справки, сколько писем написал и наконец узнал о конгрессе. Тогда и отправился в путь. Он впервые оказался в Европе и был совершенно ошеломлен открытием, что повсюду встречал людей, совпадающих с ним во многих вещах, но прежде всего в желаниях и надеждах.

— Подумать только! — не переставал удивляться он. — Двадцать восемь дней в дороге! И везде евреи, мечтающие о Сионе. Изгнанники со всех уголков Земли хотят вернуться домой!.. Двадцать восемь дней!

Он очень гордился своим долгим путешествием и бродил от купе к купе, чтобы пожать плоды признания и восхищения.

Постепенно успокаивались и вагоны, заполненные сионистами. Люди старались заснуть, чтобы приехать в Базель, где предстояли насыщенные работой дни, не слишком утомленными. И только в прокуренном купе, где русские студенты вели жаркие споры, еще долго не повисала тишина. Поезд уже разрезал предрассветные сумерки прекрасной Тюрингии, когда стихли последние диалоги шепотом, а вопрос, как организовать народное образование в еврейских коммунах, так и не был разрешен.

Как и этот поезд, той ночью со всех сторон света в город конгресса спешили составы. Они свозили евреев всех стран, наполненных единой жаждой и единой надеждой: увидеть своими глазами и услышать своими ушами, что настигший их клич действительно тот самый, которого они ждали поколение за поколением две тысячи лет.

Во Франкфурте Хайнц отыскал себе удобное местечко у окна в вагоне второго класса, в противоположность к третьему классу полупустом, и теперь завтракал, сидя у приоткрытого окна, в которое залетал свежий утренний ветерок. Вместо того чтобы пойти в вагон-ресторан, он попросил принести чаю в купе, лишь бы случайно не столкнуться с Шаной и Йослом. В купе у него оказался только один попутчик — старый господин со здоровым загаром на лице, так контрастирующим с абсолютно белой густой шевелюрой. Оба погрузились в приобретенные во Франкфурте свежие утренние газеты, Хайнц к тому же запасся несколькими спортивными номерами.

Проходивший мимо открытой двери господин внезапно остановился, вернулся назад, заглянул в купе, нерешительно просеменил туда-сюда и вдруг набросился на Хайнца, как оказалось, чтобы радостно пожать ему руку.

— Простите, не сразу вас узнал! Как ваши дела?

Хайнц беспомощно и бесплодно рылся в своей памяти. Незнакомец рассмеялся:

— Не узнаете? Да не напрягайтесь вы так! Мы встречались на Аугустштрассе при определенных обстоятельствах, ну, сами знаете. А я вас сразу признал! Вот это память!

— Не думаю, чтобы мы были друг другу представлены, — сдержанно ответил Хайнц, но в памяти что-то начинало брезжить.

— Представлены? Ха-ха! А кто говорит о представлении? Тогда и случая удобного не подвернулось. Я Пинкус, доктор Пинкус, химик, ну? Вы еще появились как раз вовремя, вспомнили? У меня тогда… — Он наклонился к Хайнцу и прошептал ему прямо в ухо: — Была поминальная служба, а вы — десятым в миньяне.