Сэмми Гронеманн - Хаос

— Другими словами, не знаешь, немец ты или еврей?

— Ну, примитивно можно и так выразить.

— Ты ни тот, ни другой, Хайнц!

— Тогда кто же я? По меньшей мере, настоящий, правильный ли я человек? Нельзя просто называться человеком, пока люди как-то дифференцируют себя. Тогда уж лучше блуждать в той невинной беспечности, которую я потерял и пытаюсь вновь обрести.

— Разве такое возможно?

— Тогда остается только эрзац — глубокое и полное наплевательство. Прожигать жизнь, получать от нее одни удовольствия, жить одним мгновением, думать только о себе — осознанная бессовестность и холодный эгоизм. Туда я стремлюсь. И никто не вправе мне мешать.

Они медленно двинулись обратно. Марта выглядела озабоченной, но долго молчала.

— С тех пор ты больше ни разу не заговаривал о том печальном событии, — пытаясь скрыть тяжесть на сердце за легкостью тона, нарушила она наконец молчание. — Ты потом не пытался разузнать, что сталось с Ривкой?

— Не знаю и знать не желаю! — грубо обрезал ее Хайнц. — Я видел, как она рухнула, — на мгновение ему изменил голос. — Возможно, и это мне лишь привиделось. Меня лихорадило. Через полчаса я уже сидел в поезде. Из газет знаю, что погром там длился три дня, множество убитых и раненых. Все, кончено!

— Но ты мог бы хотя бы здесь узнать у ее брата…

— Зачем, Марта?! Что это даст? Помочь я ничем не в силах. Да и, если здешние уже получили весть, что я отступник, я бы только спровоцировал неловкость или новый конфликт. Инцидент исчерпан без остатка и забыт!

— Именно что не без остатка! Ты совершенно переменился. Но теперь я верю, ты еще найдешь себя.

— Может, и так. Но я больше не ищу!

— Ты и впрямь превратился в буку, как пишет Эльза! — рассердилась девушка. — И самое расчудесное, что полагаешь себя потерянным как раз в тот момент, когда нашел себя… Нет, дай мне договорить! Теперь я хочу исповедаться! Мы всегда хорошо относились друг к другу, и я даже испытывала гордость, когда ты со мной общался совершенно серьезно. Я была единственной, говоришь ты! И все-таки нас всегда что-то разделяло. Когда вдруг тебя потянуло… скажем так: когда начался твой еврейский период, мне показалось, что это нас сблизит. Казалось, ты сбросишь личину и откроется нормальный свободный человек — как все другие люди. Ты, думала я, узнаешь себе истинную цену, найдешь свое место. Именно для того, чтобы ощущать себя полноценным немцем в своей родной стране.

— Полагаешь, для этого я должен был сначала стать евреем?

— В каком-то смысле, да. Прежде всего, это значит — найти и осознать себя самого, свою самобытность, свою значимость, в конце концов. Только тогда человек может внести свой вклад в общество, найти в этом удовлетворение и почувствовать себя поистине равноправным.

— Ну… может быть. Однако заботами моего отца, кажется, уже поздно. Этот путь мне отрезан. Я не из евреев Борычева — и Мойша Шленкер правильно указал мне на дверь, — но и здесь я никуда не вписываюсь, нигде не свой. Все, кончено! Хватит! Мне осталось лишь, по возможности, весело убивать время и «вечность проводить». За тебя сделать ставку на ипподроме Иффецхайм? [22] Международный ипподром Иффецхайм в Баден-Бадене. Три раза в год здесь проводятся престижные международные конные забеги: «Весенняя встреча» (конец мая/начало июня), «Большая неделя» (конец августа/начало сентября) и фестиваль «Sales & Racing Festival» (конец октября).

Марта мрачно покачала головой.

— Я еще не ставлю на тебе крест. Когда прибудешь в Баден-Баден?

— Завтра около полудня. Спальный вагон отцепят во Франкфурте рано утром, постараюсь к тому времени найти местечко в другом вагоне. Удивительно, но поезд набит под завязку.

Только теперь им бросилось в глаза, какая странная публика заполняла вагоны.

— Неужели эти тоже едут на «Большую неделю» в Баден-Баден! — изумленно воскликнул Хайнц.

Он уставился вслед группе старых русских евреев, вышагивавших вдоль поезда с тяжелыми чемоданами в руках и заглядывавших в окна в поисках свободных мест. Перед вагоном третьего класса толпилась изрядная орава молодых людей, которые голосисто подбадривали тех, что висели в открытых окнах. Всех их отличал ярко выраженный еврейский тип. У многих были прицеплены сионистские значки, которые Хайнц уже видел на том памятном собрании.

— Неужели евреев внезапно охватил спортивный азарт? — съязвил он.

Юнцы на платформе наконец обратили внимание на группу стариков, и тут же несколько студентов, которых нетрудно было распознать по разноцветным перевязям, бросились к беспомощно озиравшимся старцам, чтобы подхватить их багаж и помочь пробраться через шумную сутолоку.