Владимир Шапко - У подножия необъятного мира. Хроника деревенского городка

В сереньком свете полуподвала, у монументального, почти всегда устойчивого стола Валентина Ивановича всё время словно бы передвигались со своими столами сотрудники. Будто с коробчатыми аэропланами. Проверяюще, осторожно подпрыгивали. «Как с Гортопом, Валентин Иванович? Отказать?…» «Валентин Иванович, Саакову – как всегда?…» «Ну я пошёл, Валентин Иванович? Сальдо-бульдо?» – «Бульдо-сальдо! Возвращайся скорей!» – «Буду в дебет-кредит, Валентин Иванович!» Валентин Иванович разрешал, отказывал, отпускал с работы, поощрял инициативу на местах. Прямо над головой его, во втиснутом под потолок окошке, пусто просвечивал в портретной парусине хмурый человек с курительной трубкой. (Портрет был повешен в соответствии с приказом самого Валентина Ивановича, любящего строгость, порядок, симметрию. И пришёлся прямо на окно. Точно по центру. А трогать портрет и тем более сдвигать вправо или влево Валентин Иванович категорически запретил. И в окнах над головами обделённых сотрудников просто жулькали ноги обыкновенных пешеходов.) В спокойную погоду хмурый человек как бы упирал изогнутый мундштук трубки прямо в макушку Валентину Ивановичу. Указом. И всем было хорошо: макушка дымила, Валентин Иванович смеялся, шутил. Отпускал по одному домой. Но в ветреную, когда высокую траву за окном начинало стелить, трепать и по портрету бегали гневные судороги и тени, Валентин Иванович как бы не чувствовал привычного мундштука на голове, сидел напряжённый, какой-то изготовившийся зареветь. Вот-вот зажмурится – и потечёт-потечёт, пропаще раскачивая головой… А то и злой бывал, огрызался. И всем становилось уже не очень чтобы хорошо. То один, то другой останавливал перо, поворачивал голову к порогу. В надежде, в тоске… И чудо! Спасенье! Гена с Шатком! Стоят у порога, как на приподнятой маленькой сцене! Долгожданный Айболит и санитар! И супчик спасительный удерживают, как изловленного зайца!.. «Валентин Иванович, Гена с Шатком! Принесли супчик! Супчик, Валентин Иванович! Супчик пришёл!» – взвихривая бумаги, неслось по столам под портрет к Валентину Ивановичу. Со сцены скатывался Гена-Айболит и – своевременный, профессиональный, под неудержимые аплодисменты – спешил на помощь.

Торопливо развязав платок, сдёрнув крышку, Валентин Иванович замирал, склонившись над кастрюлькой. Удивлённый, потрясённый, говорил: «Су-упчик…» И, счастливый, оглядывал всю организацию. И сотрудники деликатно уклонялись. К бумагам.

У стола гордым часовым оставался стоять Гена. От нескромных взглядов папу как бы оберегал. А тот – повязанный платком от кастрюльки, как слюнявчиком, судорожный, жадный, растопыриваясь широко локтями – кидал поспешно супчик в рот. Ложку за ложкой. Ложку за ложкой. Останавливался. Мелко-мелко частил зубами, облизывал красные губки. Словно бы добраться торопился до глубины, до самого смака этого супчика. Добравшись же, закатывал глазки, раскачивал головой: «М-м-м, су-упчик!» Снова накидывался… Или вдруг бросит ложку – полностью преображённый: да что же это? да разве может такое быть? да он же съест сейчас себя, живьём съест! Нет, лечь, закрыть глаза – и умереть с супчиком на устах!.. Хватал ложку. Кидал.

Из-за первого стола, как первый в классе ученик, приподнимался костлявенький ехидненький бухгалтер Фетисов. Заговорщицки подмигивал остальному классу и, осмелев до полной неимоверности, заявлял: «Божественная у вас супружница, Валентин Иванович! Прямо вам скажу!» И ждал, всё поворачиваясь и подмигивая всем… Валентин Иванович, прожёвывая, милостиво соглашался: да, моя Маша – замечательная жена. Так готовит! Та-акой супчик! – Голова рыдала прямо в кастрюльке. Костлявенький падал вперёд и – словно рассыпался всеми своими косточками и скелетиками по организации: хи-хи-хи-хи-хи-хи-хи-хи-хи! Сразу туго наполнялись смехом женщины, прыскали как мячи. А тут и сам Валентин Иванович высовывался из кастрюльки и, точно заводимый рукояткой мотор, начинал рывками, медленно, но всё быстрее укрупняя хохот, доведя его до размеров поленьев, брёвен, кидаться им в портрет. Что начиналось тут! Казалось, на глазах разваливалась вся организация Потребсоюз!

Поставив ногу на низенький подоконник, Валентин Иванович вкусно курил в форточку у того самого окна, заткнутого клёном. Слегка окосевший от еды, сонный, будто поднявшийся из омута к верховому свету, на прохладное течение, напоминал он блаженно остывающего сома. О ногу сома преданно трётся маленький сомёнок, тут же ещё какой-то сорный шилишпёр – и жизнь прекрасна. Валентин Иванович вялой рукой подносил папиросу ко рту и, закатывая глазки, долго вытягивал из неё. Словно сладчайшую арию выпевал. Течение срезало и уносило дым. Боксик на толстой голове – преобразовывался в малюсенький жёлтенький ветерок… Снова закатывал глаза и тянул. Очень медленно выпускал. Глазки оживали, плавали, будто в масле…