Владимир Шапко - У подножия необъятного мира. Хроника деревенского городка

Нагорбившись, стоял Кондрат над спящим правнуком, смотрел на его молодой безмятежный сон. В керосиновой лампе, подвешенной под потолком, дремал петух. Свет сверху стёк и залил Кондратовы волосья. В угол избушки чёрным лисом, крадучись, пробиралась и пробиралась тень. Кондрат улыбался, удерживал тяжкое своё дыхание, отворачивал лицо, отирал тяжёлым рукавом рубахи слёзы. И снова смотрел и смотрел. «Учись, сынок, учись…»

Рано утром они рыбачили на узком таёжном озере. Дымясь, уходили туманы. Одинокая чайка пробултыхала себя по тишине. У заворота озера, в парной полосе солнца вовсю парились утчонки. Обсыхал, согревался по берегам лес. Где-то извинительно пробовал работу дятел. В соснах на том берегу солнце ткало золотистую слепкую паутину… Протянул первый ветерок – и у воды, на бугорке, ознобливо взнялась берёзка и тут же снова уснула. И опять тихо, не шелохнёт… И в продолжение этой тишины, совсем рядом, почти от самых рыбаков потащила за собой проострённо бесшумную дорожку доверчиво-бесстрашная уточка… «От чертовка, не боится!» – улыбаясь, смотрел на неё поверх очков Кондрат. Потом снимал с рогатки корёжливое удилище и длинно, капающе вёз лесу к берегу. Разглядывал девственно извивающегося червяка. Поплевав на него, снова закидывал снасть на воду. «Сейчас… должно подойти… оно…» («Оно», надо думать, рыба.) Витька, взбадривая себя и деда, резко подсекал. «Сошло, что ли?…» – «Не-е – клюнуло… пока… Сейчас… должно…» – словами деда отвечал внук. Кондрат торопливо подвозил лесу, снова бычился на червя… Накидывал. Ждали рыбу.

Через неделю они стояли на пологом угоре возле раскидистого дуба при дороге. Оба с заплечными сидорками, Кондрат с высоким посохом. Внизу, в широкой осолнечненной долине у петлючей речки многоголосила воскресная деревенька; правее, в рощице, подрёмывал погосток.

С непокрытой головой, держась с правнуком за руку, Кондрат стоял как белый затухающий суховей. И в задумчиво остановленных, словно единых глазах старика и мальчишки удерживался и погосток, и деревенька, и взблёскивающая речка… Конец жизни, её продолжение, её вечное начало…

– Пошли, дедушка…

Они стали спускаться к деревеньке, к людям. Останавливались, поджидали Трезорку, который ревматическими лапами поспешал за ними виновато.

И плывут облаками сны его. И опять видит он родной свой городок. Видит полноводную широкую реку, по которой, как с горы, несутся пять мальчишеских головёнок, отщёлкивая звонкое серебряное солнце…

Он радостно мечется в воде среди них, удерживает, останавливает: «Мы вместе, ребята, опять вместе! Шаток! Павлики! Герка! Зеляй! Санька!» Узнавая, ребята смеются, хлопают его по плечам: «Где ты был столько времени? Куда подевался?» Шаток макнул его, смазал ласково по затылку: «Молодец, старый Шаток, хоть и седой стал, а не изменился – держи с нами!»

Счастливый, смеющийся, он летит с ними дальше по реке, к парому. А вокруг в воде – миллион арбузиков. Ровно миллион! Он кричит:

– Дядя Коля! Шкенцы-ы! Арбузики – ловите! Рейтуза – держи-и! И ты, Хашимка, и ты – на-а! На всех хватит! На весь мир! Ло-ви-и-ите!

Хохотал на всю реку пузатый паромщик на деревяшке, удерживая пойманный громадный пузатый арбуз; бежал по палубе, нагибался за мелкими арбузиками парень в кишкастой тельняшке; как с мёртвым ребёнком в руках, упал с арбузом на колени и горько заплакал бритоголовый дядька…

А ребята летят уже за паромом.

– Мы вместе-е-е!! Теперь всегда вместе-е-е! – кричат они, всё дальше и дальше оставляя за собой городок у гор, у подножия необъятного мира…