Владимир Шапко - У подножия необъятного мира. Хроника деревенского городка

И в одном ряду с такими картинами шагала всякая трофейная мура. И давно уже оторал с экрана в клочья изодравшийся Тарзан, а ещё кривлялись всякие тётушки Чарлей и Петеры – кинокомедии.

Павлики смеялся, заходился вместе с залом, суча ногами и подпрыгивая на месте. Шаток во время кинокомедий никогда не смеялся. Напряжённый, подавшись к экрану, он старался вникнуть в суть, в смысл юмора. Докопаться до дна, понять. Старался не пропустить ни одной выходки актёров, вчитывался в титры, вслушивался в интонацию чужих слов и музыки, досадливо отмахивался от Павлики, от его приглашающих к смеху дёрганий, тычков. Хохотать начинал, подходя к дому. Когда и хохотать-то уже не надо было. До него, как говорится, доходило через час.

5 марта 53-го года первым уроком в 7 «Б» должна была быть алгебра – но ни звонка почему-то не было, и Лента не шёл. Всеобщее напряжение перед схваткой с ним начинало перегорать, развеиваться. Архаровцы вновь обретали легкомыслие, беспечность. Посмеивались, беззлобно поколачивали друг дружку, баловались. Человек пять лишь продолжали сдувать алгебру у Павлики, накрыв его с головой за партой, но и они отходили по одному – успокоенные, обретшие себя.

Часть ребят завязалась вокруг Саньки Текаку, который вдохновенно врал про Ленту – будто его вчера вечером трёхтонка переехала!.. Однако Ленту видели сегодня, в школе – и живого, и ребята, перемигиваясь, ждали «подробностей». А Санька как оцепенел от жути своего вранья. «Точняк, братва. Рассказывали. Сам слышал… Только погрозил вослед трёхтонке кулаком, прошипел, как змея… и дух выпустил. Прямо на дороге. На перекрёстке!»

Откровенный хохот ещё больше пугал Саньку. Для успокоения ему ставили пару щелабанов.

Не выдерживал безделья Поляна, восставал. Вытягивался в коридор из двери высоко и печально. «Тётя Павла, чего не звоните-то? Может, покурить успею?» – «Цыц, не велено звонить!» Побелевшими руками Павла зажимала на груди медный звонок. Испуганная, красная… Поляна, недоумевая, унёс голову обратно за дверь.

Вдруг в класс… точно втолкнули Лидию Ивановну. Она потопталась на месте, слепо ловя сзади ручку двери. Словно ища за собой долгий громкий скрип этой двери… Чтоб зажать его, придавить… Наконец пошла к столу. И класс, забыв встать, поприветствовать её, с испугом смотрел, как проходила она эти пять-семь метров… Её как будто сзади толкали!

– Ребята… сегодня… сегодня… умер наш дорогой… наш вождь и учитель… наш дорогой… Иосиф… Виссарионович…

Дальше говорить она не смогла. Глядя на неё – маленькую, всхлипывающую, разом как-то осиротевшую, – все напряжённо застыли. Баламут Санька начал было нырять на все стороны: «А? Чё теперь, пацаны? Куда его теперь?…» Ему дали по затылку, и он сразу стал изображать скорбь.

А Лидия Ивановна всё отворачивалась, всё плакала, отирая лицо рукавом платья, забыв про зажатый в кулачке кружевной платок. Сказала тихо:

– Идите, ребята, домой… Занятий сегодня не будет…

И опять шла – точно толкаемая кем-то сзади. Прикрытая ею дверь… вдруг снова отошла, тянуче заскрипела…

Все молчали. Потом начали запихивать учебники и тетрадки в сумки. По одному, по двое, боясь почему-то задеть дверь, проскальзывая, выходили из класса.

В конце коридора копились перед неглубокой, узенькой сценой. Непонимающе глядели, как Зализка зачем-то пытался накинуть на высоко поставленный бюст красную скатерть. Махровая бархатная ткань соскальзывала, никак не могла удержаться на гладком холоде гипса, а Зализка всё подпрыгивал, всё накидывал, накидывал её… Санька занырял ко всем, поясняя: «Счас накроет – и в небо голова уйдёт! Как у Алибы-Хана! В балагане!» Его пнули. Зализка обернулся. «Чего встали?! П’шёл по домам!» Ребята понуро потянулись к вы ход у.

А Зализка всё подпрыгивал, воровато озираясь, всё старался прикрыть бюст…

Во дворе стояли, не зная: куда? зачем? что? Санька начал было опять про Алибу-Хана и исчезающую голову… С облегчением отволохали Саньку. Заодно Шатку и Павлики досталось, которые начали было защищать дурня Саньку… Опять стояли все, точно и не было драки. Наконец пошли к воротам. «А чё, а чё, пацаны? – плюясь кровью, всё шнырял и шнырял Санька. – Ведь похоже, похоже? Как у Алибы?…»

Второй раз бить его сил уже не было.

На другой день всю школу построили в коридоре перед сценой. Впереди младшие классы, дальше – средние, и замыкающими – старшие. На сцене, за высоким бюстом, как удваивая его объем и плоскость, с пола до потолка был поставлен ещё и громадный портрет, волнисто обрамлённый крепом. Вчерашней красной скатерти – не было.