Владимир Шапко - У подножия необъятного мира. Хроника деревенского городка

С улицы закрывая ставни, прокидывая сквозь стены железные штыри от опоясок, Генка заранее знал, что он услышит из затаившейся черноты у забора, однако каждый раз приказывал: «Любка, домой!» И от забора, со скамейки сразу взнимался жалобный хор маленьких «лазарей»: «Не на-адо Любе домой. Дя-ядя Гена! Пусть рассказывает. Разреши-и-и-ите…»

Как хозяин главной достопримечательности городка, Генка самодовольно расправлял усы. Наслаждаясь умоляющими голосками, ломался для виду – и милостиво разрешал. Но уходя, строго наказывал, чтоб это… как его?… чтоб ворота не забыла, и в сенях – тоже… значит… «Закроет! Закроет! Не забудет!» – кричали «лазари». И опять жалобно пели. Теперь уже Любке, облепив её со всех сторон: «Ну, Лю-юб, рассказывай. Разреши-или. Начина-ай». И больше всех Санька Текаку старался: дёргал Любку, в радостном нетерпении теребил: «Давай, давай, Люб! В самый раз начинать!» (Знали все: Санька тоже враль отчаянный. Но пятиклассница Любка – верила в то, о чём врала, второклашка же Санька – ещё только пугался. Принципиальная разница. То есть Санька ещё сам до конца не мог поверить в свой талант. А это сразу передавалось слушателям: «Ну, заливает». И вот где Саньке учёба-то, вот она – школа настоящая!) «Давай, давай, Люб! Стемнело! В самый раз начинать!»

Любка знатоком смотрела в чёрное небо, говорила себе: пора! – и приступала: «Это было в городе Париже… – как из могилы восставал Любкин голос. У слушателей сразу – мороз по коже. – …В городе Париже, в предместье Сент-Жуава…» – «Чё, чё, Люба? – забился из-под руки Шатка младший братишка Саньки – Валерка Муха. – Чё, Сент-Жуава?» – «Да дайте ему раза!» – завозмущались все. И, несмотря на защищающие Валерку Витькины руки, Санька поставил ему щелабан. «Раза». И залихорадился опять: «Давай, давай, Люба!» Любка вышла из обиды, продолжила: «…Однажды ночью по ночному предместью Сент-Жуава шёл солдат Иван. На улицах предместья Сент-Жуава никого не было. Все жители предместья Сент- Жуава уже спали. Только взлаивали собачонки, и сквозь чёрную пелену ночи сочились фонари на столбах, и свет их маслянистыми змеями змеился по чёрной, как мрак, реке Сене. Солдат Иван шёл задумавшись: у него не было ночлега, и он размышлял об этом. Вдруг на одной из улиц предместья Сент-Жуава к солдату Ивану внезапно подходит кокетка Мадлен…» «От чертовка! Опять она!» – стукнул себя по колену Дыня, в то время ещё с круглогодичной, девяти лет, вожжой из левой ноздри. Любка строго посмотрела на Дыню. Дыня виновато угнал вожжу. Все загалдели, требуя продолжения. Любка продолжила: «…Подходит и говорит: “Дорогой солдат Иван, я могу предложить вам скромный ночлег”. – “Ну-у! – обрадовался солдат Иван. – Так веди меня скорей туды, а то намял ноги-то за цельный день”. (А солдат Иван ещё до этого целый день ходил по предместью Сент-Жуава.) Подходят к сизому, в мрачной темноте спящему дому. Заходят. Комната. Шика-арная. Кругом ковры, ковры, треляши, треляши, диваны, чемоданы, а также кресла гнутые – и всё в золоте и парче! И всё сверкает в пумпезном свете канделябров и свечей…» – «А чё?…» – начал было Муха, но ему поставили раза. Шаток тут же подул и доктором обследовал то место на Валеркиной голове, что пострадало. «…А солдату Ивану вроде и неудобно в этом великолепии приятных вещей и пумпеза – стоит, с ноги на ногу переминается, затылок чешет: “Дык куды ложиться-то мне?” – спрашивает. “Погодите, солдат Иван! – отвечает кокетка Мадлен. – Не торопитесь. Примите сперва лёгкий ужин! – И щёлкает длинными пальцами в кольцах из изумрудов и ланит («ланиты» здесь – верно, минералы). – Гастон, дорогой!..”» – «От гад! И он опять здесь!» – воскликнул Дыня. «…Входит Гастон. Чёрный фрак, белый галстук, элегантный: “Чё прикажешь, дорогая?…”» «А кто, кто Гастон?» – опять Валерка встревает. «Да полюбовник, полюбовник кокетки Мадлен!» – с досадой объясняют ему хором. (Ну, бестолковый Валерка!) Любка продолжила: «“…Гастон, дорогой, нужно как следует накормить нашего дорого гостя, солдата Ивана!” А сама вот так – медленно – подмигивает одним глазом Гастону…» «От гадюка!» – это Дыня. «“…Будет исполнено, дорогая! – Гастон хлопает три раза в ладоши, выбегают слуги – лица чёрные и круглые, как боксёрские кулаки. – Слуги, живо ужин солдату Ивану: шымпанского, фруктов… и… и наших пирожков!” С нажимом так говорит: “И наших пирожков!” Быстро волокут шымпанского, фрукты, огурцы и пирожки уже в конце. Бах! Пробка в потолок, шшшшшшшы-ы! в стакан солдату Ивану. А солдат Иван для порядку: “Да как можно! Да я сыт! Помилуйте! Зачем хлопоты?” Потом приступил: ест-пьёт да закусывает! То огурец возьмёт, то помидор, то яблок – всего навалом! А особенно нравятся ему пирожки. С мясом. Сочные, вкусные. Так и тают во рту! (Ребятишки сглотнули.) А кокетка Мадлен завела патефон, оперлась рукой на поясницу, изогнулась вся – и давай вот так раскачивать акстазом и подмигивать солдату Ивану. А сама всё – акстазом, акстазом!..» «А чё, чё акстазом?» – опять Валерка вынырнул. «Ну чё, чё!.. В другую комнату зовёт, – объясняет Любка. – Там спальня. Кровать широче-енная. А одеяло – как по-оле футбо-ольное! А на кровати по углам шарики такие блестящие. Щёлкнешь ногтем – и звук: бим-бом!.. Гарем называется…» – «Дальше, дальше, Люба! Ну его – гарем!» – «…А солдат Иван сразу застеснявшись. И говорит: “Да я бы лучше ещё пирожков ваших отведал”. – “Гастон! Ещё пирожков солдату Ивану!» – и опять подмигивает одним глазом. Гастон хлопнул – боксёрские негры волокут. Только откусил солдат Иван от первого пирожка, глядь – палец! Человечий! Мизинец! С ногтем!..» «Мама, боюсь!» – запищал Валерка. Его зажали. «“…Эт-то чё тако?! – вскричал солдат Иван. И палец этот выплёвывает. – Вы эт-то чем меня кормите? А?!” – “Гастон! – кричит кокетка Мадлен – и как выжёвывает: – Нашему нервному другу срочно необходимо принять ува-анну!” – “Сей момент, дорогая!” Гастон подскакивает к стене, кнопку нажимает – р-раз! – и солдат Иван со столом вниз проваливается. В преисподнюю!..»